– Немайн, подождешь? Я отцу помогу. И тут сейчас будет неприятно… Или тебе нравится кровища?
От Немайн‑то можно и не такого ожидать. Клирик вздохнул. Вздыхать было все еще больно. Зато полезно.
– Под руками путаться не буду. Где можно подождать?
– У матери. Кстати, она тебе моего нового братика показывала?
Потенциальное зрелище Клирика не вдохновило. Лицезреть лысое, сморщенное, безмысленное существо – в чем приз? Ладно бы личинка была своя, был бы смысл убедиться, что здорова и может дожить до взрослого имаго, а чужая‑то чем интересна? Но в этом мире он оказался девушкой, а девушкам свойственно проявлять интерес к чужим детям. Так эволюция повелела – чтобы лучше ухаживали за собственными. Лично у Клирика вид красивого здорового младенца вызывал примерно те же эмоции, что и вид ящика с отборным мучным червем. Ну не любил он биотехнологии! Впрочем, хороший деловой разговор стоил небольших неудобств.
В какой‑то картинной галерее Клирику доводилось видеть изображение вяжущей Мадонны. С жены мэтра Амвросия можно было писать ткущую. Станок плясал и пел в ее руках – колыбельную для младенца, ухитрившегося родиться в ту неделю, которую Немайн провалялась в постели. Сопящий сверток висел на плече матери. Сида тихонько поздоровалась. Шепотом спросила, нельзя ли поговорить по делу.
– Сейчас, закреплю нити, – отозвалась голова ткачей, – не подержишь мою радость?
Радость… Прелесть! Сида взяла перепеленутого младенца – как‑то очень ловко, сдавленно ахнула "какой миленький!", и, пока Элейн суетилась да завязывала узелки, понесла над спящим такую ласковую и восторженную бессмыслицу, какую обычно слышат разве от матерей. Она даже не улыбалась ребенку – просто растворялась в нем без остатка. Элейн даже немножечко приревновала – с гордостью. Вот, мол, какой у меня сынок изумительный.
– Ну вот и хорошо. Пошли к маме…
Сида вдруг сделала шаг назад, нежно и крепко прижав к себе ребенка. С губ слетал колыбельный лепет, но лицо полыхало бессмысленным гневом защищающей свое дитя матери. Элейн стало страшно. Но тут на глаза сиды нахлынули огромные, океанские, слезы, которые смыли ярость оставив печаль и отчаяние. Руки сиды протянули ребенка Элейн.
– Он же твой, – простонала Немайн, – твоя кровиночка… Держи, береги, прячь. Никому не отдавай. Даже мне. Даже мне!
Как только мать подхватила дитя, Немайн резко отшатнулась в дальний угол, прикрыв глаза. Потом принялась шмыгать носом и по‑детски утирать слезы кулаками.
Элейн поняла, отчего фэйри регулярно крадут детей. Только у сидов хватало силы воли и сочувствия прекратить тетешканье, и оставить ребенка родителям, а те же тилвит тег забирали младенчиков с собой. То ли по слабости, то ли по бессердечности.
Сида в углу громко высморкалась. В огромный платок, пристегнутый к поясу.
– Элейн, извини. Сама не знала, что на меня так накатит. Но теперь я, кажется, в порядке. Я говорила… неровно, но это не колдовство, не сглаз. У тебя правда очень красивый ребенок, я чуть разум не потеряла. Да я за него сама глотку перегрызу… Веришь?
Матери так чуть не перегрызла… Клирик понемногу приходил в сознание. В голове крутился глупый образ: ерш по‑сидовски – посмотреть на младенчика, заполировать пивом! Ну да сиды после первого не закусывают… Немайн трясло, как с похмелья. Настолько, что Клирик наплевал на условности и сел на пол. Облицованный, шершавый, теплый…
– Элейн, ты в состоянии беседовать о делах гильдии? Я не весьма. Но надо же как‑то отвлечь себя. Скажи, куда денутся сырые шерсть и лен, а заодно и пряжа, которые не возьмет гильдия?
– Иноземцы купят. – Элейн прижала к груди сына и за станок спряталась. Кулек проснулся и захныкал. Немайн заткнула уши.
– И сделают ткань. Так какая разница – не разрешать своим продавать ткань, чтобы ее делали чужие? Пусть нашу покупают!
– Мне, леди Немайн, нужно кормить семьи мастериц. А еще у ткачих есть мужья, и отношения в семье очень часто зависят от того, кто сколько вносит в семейное хозяйство…
Клирик припомнил, что история про похищение быка из Куальгне, началась именно с того, что королева Медб оказалась на одного быка беднее, чем муж. А закончилась – разорением всех пятин Ирландии и гибелью половины богатырей. Пусть перетряски внутри диведских семей проходили бы более мирно, все равно разрушение Уэльса в его планы не входило.
– Привилегию нарушать нельзя, – торопливо вставил он, – ни в слове, ни в букве. Но я, напротив, предлагаю ее укрепить! Разреши мастерицам продавать полотно, сотканное фермерскими женами – оставив себе часть цены, разумеется! И твои мастерицы получат еще одну статью дохода.
– А цена на полотно не упадет?
Элейн понемногу снова превращалась из перепуганной за собственное дитя матери в мастера и гильдейского голову.
– Цена вырастет. Чужие‑то ткачи без пряжи останутся. Придется тем же франкам плыть к нам. Я бы согласилась взять все ваше полотно по цене, скажем, на пятую часть превышающей цену прошлой ярмарки. Если бы мне было разрешено его продать.
– Не будет, – отрезала Элейн. – Твое полотно продам я. Оставив себе пятнадцатую часть цены. Если ты не шутишь.
– Не шучу. Но продашь тому покупателю и по той цене, которую укажу я… От своих маклеров я требую побуквенного соблюдения инструкций.
Час прекрасной ткачихи еще не пробил: Немайн занималась скупкой сырья – полотно уже находилось под контролем. Немногие оставшиеся на рынке представительницы гильдии продолжали мелкорозничную торговлю – чтобы не вызвать взлета цен на лен‑сырец и шерсть. Товар уже принадлежал Вилис‑Кэдманам, ткачихи занимались только реализацией. Гильдия пошла на такой вариант охотно и единогласно, как только увидела в руках Немайн золото. Возможное упущение прибыли гильдию не интересовало: она работала скорее как профсоюз, чем как картель. Главной целью гильдии было прокормление, коммерческий риск не приветствовался, и был охотно уступлен сиде, с которой торговаться бесполезно, а цена хорошая. Гильдия предпочла синицу в руках барсуку в амбаре.
У фермеров, растивших лен и шерсть, единой организации не было. Кланы, жившие поодаль от столицы, иные и из соседних королевств, прислали хорошо организованные обозы с охраной и доверенным приказчиком. С этими договориться было потруднее. Но Вилис‑Кэдманы, обычно сваливавшиеся в столицу с окрестных холмов неорганизованной кучей, на этот раз поступили так же, и торговали по довольно низкой цене. Разницу между продажной ценой и тем, что предлагала Немайн, Дэффид обещал своим скомпенсировать.
Пока клан Дэффида поддерживал цены низкими, остальные выжидали лучшей цены – и попадали в руки Немайн. Сида давала хорошую цену… Не хуже прошлых лет. Легенды оставляли два варианта на выбор: либо это лучшая цена рынка, либо все равно больше не возьмешь. Так что очень скоро весь лен и вся шерсть рынка принадлежали Вилис‑Кэдманам и перебирались в откупленное для складирования место. Когда перестало влезать – Дэффид стал выкупать торговые и складские места, все равно уже не нужные прежним владельцам сырья. Скоро цена Немайн – "я сида, я не торгуюсь" – стала казаться всем наилучшим вариантом – не только для льна и шерсти. Хозяин заезжего дома не потирал руки только потому, что этот хищный жест не годился для демонстрации спокойной деловой озабоченности. Идея, выросшая из осторожной мысли о полезности собственной сиды на большом торгу, приносила барыши. Которые ограничивала только сида!
– Отец, нельзя брать так дешево. Да по глазам видно, что согласится. Но – нельзя! Иначе на следующий год не приедет. Надо оставить ему небольшую прибыль. И показать, что в следующем году будет не меньше. И вообще грех…
Клирик немного переигрывал. Но ведь работало! В конце концов Дэффид махнул рукой и предоставил сиде самой называть цены. А сам принялся громко ворчать в усы, что валлийская Бригита пустит его по миру, и что святых на ярмарку брать опасно… Особенно хорошо это действовало на ирландцев: живая сида, да еще умеющая проводить "прыжок лосося". А если кто‑то из торговцев начинал жаловаться на дорогой овес и нехватку денег…