Или что? Клирик припомнил – в патриархальных семьях едят после того, как даст отмашку глава семьи. Похоже, сейчас эта роль на нем. Взял ложку. И – вовремя – вспомнил.
– Святой отец, благословите трапезу, – громко попросила сида по‑валлийски. И тут же тихо повторила по‑гречески. Молитвенно сложила руки. И принялась повторять за греком молитву Господню. Громко. По‑валлийски.
На первых словах только выпученные глаза хозяев и гостей. Но уже с третьего слова вступили воины Вилис‑Кэдманов, за ними королевские рыцари. А там и все остальные. Только озерная сидела с открытым ртом. На ее глазах происходило странное, но только теперь, воспитанная в многобожии, она начала понимать – разница между людьми и божествами предков гораздо меньше, чем между ними обеими и Творцом вселенной. Раз уж сида не считает зазорным молиться его сыну. Который еще и человек…
А потом все равно была овсянка. И беспокойные взгляды хозяина. Алана ап Милля очень беспокоило поведение Неметоны. Жертвы он принести не успел. И теперь совсем не был уверен, как и какие требуется приносить в дальнейшем – раз богиня крестилась. Пытался помочь делу, подав излюбленную сидами пищу, – и вот угрюмо ковыряется в тарелке. Неужели старые былины врут? Не может такого быть! А там подробно описано, что сиды, у которых овес в холмах не родится, сидят на ячмене, и хлеб из него пекут. Овес ради праздников у людей выменивают. И сама светлая Дон, бывало, заглядывала к фермерам разодолжить тарелку‑другую овсяной муки для маленьких дочерей…
От ненавистной каши Клирика спас разъезд. Картина была – заглядение. Особенно сэр Кэррадок впереди – ух хорош. Ухваченный одной фибулой – свежее поветрие по неторопливым меркам мод раннего Средневековья – плащ колышется в такт быстрым шагам. Венок на голове, от чего вид слегка вакхический, на щите вязь букв: "Иисус Христос, царь Иудейский". В руке, за волосы ухвачена рыжеволосая бородатая голова. Без тела, естественно. Сам при этом доволен, точно кот, принесший хозяйке мышь. Того и гляди, начнет лапкой усы умывать. Ох, ты… Ну не умывать, подкручивать, но начал!
– Это человек. – Рыцарь обращался к командующему, но косился на сиду. – Все тело я тащить не стал. На ушах у него было вот это.
Воск!
– И вот этих мы терпели почти месяц? – Алан грохнул кулаком по столу, развернулся к сэру Эдгару: – Утром у тебя будет половина моих родичей в качестве воинов…
– Много чести разбойной швали. Лучше дай мне проводника, чтоб эту рощицу хорошо знал. К утру разбойников в живых не будет! Выступаем немедля. А то обеспокоятся отсутствием этого, – кивнул на мертвую голову, – сторожкие будут. И до утра обойдемся без попа. Пусть посидит в безопасности.
Сэр Эдгар собирался сунуться в лес. Ночью. Против врага, превосходящего числом. На радостях, что враги – люди. Немайн поспешно сообщила викарию. Что разбойники люди, что возможна бессудная расправа. Тот резко кивнул. Потом запнулся – как всегда. И вдруг тихо и быстро выпалил:
– Тут же никто не понимает греческого… Святая и вечная! Ты переведешь мои слова к этим людям? Хозяевам?
– Да, говори скорее. И впредь обращайся ко мне попроще. Хотя бы на людях.
– Хорошо, сиятельная дева, – понизил викарий августу на пару рангов.
Скороговорка. Ответ хозяина. Перевод. Прощальные кивки. Колесница. И тут… Сэр Кэррадок спрыгивает с коня. Смотрит – весело и пакостно. Ну да, его ж обидели. Мертвую голову не оценили. Вместо того – трепались с викарием.
– Перед боем, ввиду грозящей мне смерти и выполнив твое желание, я прошу у тебя, благородная дева Немайн верх Дэффид, знак благосклонности.
Клирик знал – эта формула не означает сватовства. Но… Рабыню никто и не спросит. «Свободная» после такого должна вешаться рыцарю на шею и болтать ногами. И не особо их смыкать. «Благородная», кажется, действительно дарит вещичку. Типа платочка‑шарфика, и рыцарь становится официальным ухажером. Предженихом, имеющим право отгонять от предмета привязанности соперников.
Что полагается делать богине, Клирик не знал. Но делать‑то что‑то было нужно, и срочно. Как бы поступила святая? Или… Оно! Кэррадок обнаглел? Пусть получает!
– Подойди ближе, мой верный.
И, едва Кэррадок подошел к колеснице, Немайн ухватила его голову руками, приблизила… Пауза получилась непроизвольно – у Немайн вдруг ослабли колени. Мир пошатнулся. Именно поэтому из задуманной милой шалости – материнского поцелуя в затылок – вышло то, что вышло. Все видели. Твердо и четко сида чуть наклонила голову своего прекрасного рыцаря – и поцеловала его в лоб. Как покойника.
– Теперь ступай и исполни долг, – объявила Немайн.
Перекрестить в спину как собиралась изначально – совершенно забыла. Не до того. Внутри клокотала злость. На Кэррадока. На себя. На тело. На…
– Анна, куда ты переложила рубашки? В бой идут в чистом.
– Так мы ж с утра и оделись…
– Давно это было.
– Ясно… – понятливо потянула Анна. Немайн захотелось ее пришибить. – Вот.
Сида схватила рубашку, метнулась к дому. Оттуда раздалось:
– Тазик с водой и комнату без мужчин! И быстро!
Сэр Эктор с недоумением поглядел на покинувшую боевые порядки сиду. Только что рвалась в бой… Что с ней?
– Догоните, – кинул Анне, – а лучше тут ждите. С людьми и без калек управимся.
Он был слишком обрадован прекращению мистики, чтобы думать дальше. Сил было достаточно. Надежда на внезапность хорошая. Чего еще желать? И отряд вышел за ворота быстрой рысью, оставив на месте колесницу – и двух викингов при ней.
Обратно выскочила сида скоро. Настолько, что запнулась. Настолько, что не успела закрыть лицо руками. Хорошо, ткнулась не в камушек и не коровью лепешку, а всего в клумбу. Поднялась, отряхнулась… Вытерла лицо платком. Во двор посыпались обитатели фермы.
– На щеке забыла… – Озерная смеется.
– Спасибо. Нельзя сиде замарашкой в бой идти…
– Только размазала.
– А так?
– А у тебя зеркальца нет?
– Пока нет. В городе заказала.
– Возьми мое. За факелом сбегать? А тебе этот рыцарь правда настолько нравится?
– Я его убью… И не надо света, я и так хорошо все вижу…
– Правда убьешь? – Лукавый взгляд.
– Еще слово – и тебя убью… Анна, гони.
А перевалиться через бортик – не успела. Возникло новое препятствие – девочка. В руках кукла. Очень грубая: полено из неошкуренной ольхи, замотанное в разноцветные тряпочки.
– Не уезжай.
– Почему?
– Праздник. Твой. А обычно у нас вместо тебя кукла сидит. Взрослые говорят, если есть кукла, то и ты есть. Как бы. Я не понимаю.
– А, это я? Не скажу, что похожа. Наряди ее в белое. Хочешь страшный секрет? Я и без куклы есть. Без всяких как бы. И на празднике буду. И вот что – если я не вернусь, продолжай наряжать деревянную куклу. Каждый год. И я буду.
– А рыцари говорят, громить разбойников очень легко и совсем не страшно.
– Они рыцари. Им не положено бояться. И мне тоже. И дай ухо, пошепчу. – Сида перешла на шепот. – А все равно страшно‑то. Аж жуть. Говорю, потому что никто тебе не поверит. А для других – для других я уже кто‑то. Богиня, учитель, царица, ангел, сида… Им нельзя бояться. А я пока для тебя – ольховое полено, которое нужно наряжать. А куску дерева не стыдно немножко трусить.
Ведьма – не сида. Но слух у Анны хороший. Расслышала. Поняла – все не смешно, все плохо. Если сама Немайн немного боится. Если симпатичного ей рыцаря, вполне готового под каблук, в лобик чмокнула, оттолкнула. А сама не то что сохнет – мокнет… Значит, есть шанс умереть. Всем. Даже ей. С кем же это воевать придется? Как бы не с Гвином. И про ворон забыла рассказать…
От бездорожья не спасают и рессоры. Особенно на галопе.
– На Лжедмитрия совсем не похожа, – произнесла Немайн, разглядывая свое начисто протертое отражение. – И даже на Марину Мнишек… Ну за что мне такое?