Не всем офицерам, да и некоторым капитанам пришлись по нутру жесткие правила повседневной жизни, внедряемые на кораблях. Командиры старались исполнять все как положено, но немало среди них надеялись, что авось флагман-то временный, не навсегда. Тем паче меж собой судачили, зная о недовольстве им начальства в Херсоне.
Вечерами до ночи светился фонарь в каюте флагмана. Все же решил Ушаков излить наболевшее Потемкину. Пояснить-таки свои отношения с Войновичем. И не для собственного довольствия или успокоения, а прежде всего для пользы службы. Извещал князя не официальным рапортом, а письмом, пространно, без каких-либо наговоров, но не поступаясь своими жизненными принципами и нравственными устоями.
Вначале изложил историю с назначением Овцына и причину, почему не осмеливается обращаться по этому поводу к Войновичу, «ибо не вижу к себе никакого снисходительского уважения, кроме великих неблаго-приятств». Ушаков не жаловался, не просил снисхождения, а взывал к справедливости. Идет война, и, как никогда, требуется единодушие военных людей. Потому Ушаков и сносит многие несправедливости ради общей пользы, «пренебрегая я всякую прискорбность, хотя и с великим отягощением, сношу ее терпеливо и всевозможно стараюсь заслужить милость его превосходительства, но старание мое бесплодно. Немилости его ко мне беспредельны, опасаюсь я, что и малейшее какое случившиеся несчастье может повергнуть в пропасть бездны».
Законы суровы, особенно в военное время, никто не может быть застрахован от «неизбежных в чем-либо иногда случаев, а немилости полномочного начальника могут увеличить и довершить оное». Поведение же Войновича никак не способствует, «лишают последнего здоровья и отнимают ту способность, которую надеялся бы я при ободренном духе» при встрече с неприятелем «употребить с пользою».
Не имея никакого покровительства свыше, надеялся Ушаков на справедливое отношение князя. «Давнее время, перенося все чувствуемые мною, причиняемые напрасно мне прискорбности, терпеливо надеялся когда-нибудь самолично объясниться вашей светлости, но случаи до сего не допустили, а письмом, в рассуждение военных ныне обстоятельств обеспокоить, также не осмеливался».
И теперь, откровенно объясняясь с Потемкиным, Ушаков как бы вручает ему свою судьбу. Что касается назначения к нему Овцына, то это произведено без какого-либо согласования с ним, флагманом, вопреки всем правилам. А ведь флаг-капитан «должен быть такой, который бы в случае мог заступить мое место и исполнять должность флагмана, в чем и все командующие были бы уверены… А флаг-офицер определяется по выбору ж флагмана, способный, из молодых штаб-или обер-офицеров».
Немало, видимо, еще наболело на душе у временно исполняющего должность командующего флотом в Севастополе, но он ценит время князя: «Множество случаев и прискорбностей письмом своим объяснить не отваживаюсь, ибо нанесу тем великое затруднение».
Отослав письмо, Ушаков с головой ушел в работу. Его заботили не только эскадра, но и состояние дел в месте базирования ее, в Севастополе. За минувшую зиму он убедился, что к исправлению кораблей здесь относятся спустя рукава. Войнович дал полную свободу старшему корабельному мастеру Катасонову. От него зависела работа по подготовке судов к предстоящей кампании. В его подчинении находились мастеровые люди, он распоряжался всеми материалами и запасами для ремонта.