Песня была окончена. И все, что сказал под звуки саза, ашуг Джунун повторил снова. Он так расписал Эйваза, что все, еще не видя и не зная его, пленились им.
— Ну, Кероглу, что ты теперь думаешь делать? — спросил Джунун.
Посмотрел Кероглу на удальцов, посмотрел на голубоглазую Нигяр и запел:
Едва песня была окончена, как Нигяр-ханум подмигнула виночерпию. Тотчас было освобождено место, разостланы суфры. Вошел виночерпий. Рассказывают, что каждая чаша Кероглу вмещала ровно полбурдюка вина. Выпив одну, Кероглу сказал Дели-Мехтеру:
— А ну-ка, оседлай Гырата!
Дели-Мехтер оседлал коня и подвел к Кероглу. Кероглу попрощался с женщинами, удальцами и, когда хотел сесть на Гырата, Нигяр-ханум подошла к нему и сказала:
— Послушай, Кероглы, ты едешь в такой далекий, опасный путь, в Теке-Туркмен. Пусть несколько удальцов поедут с тобой. Вдруг завяжется бой, одному тебе не сладить.
— Нигяр-ханум, — отвечал Кероглу, — хорошенько смотри за Ченлибелем, заботься об удальцах. А за меня не бойся. Раз я на Гырате, никакая беда мне не страшна. Из любой беды я выйду невредимым. Не тревожься, не терзай свое сердце. Через несколько дней я привезу тебе Эйваза.
Кероглу проверил подпругу Гырата и, положив руку ему на круп, вскочил на коня. Женщины и удальцы только и видели, как он сел на Гырата. Конь помчался, словно вихрь, полетел, словно птица. Мчался через горные проходы, переваливал через горы, поднимался на кручи, спускался в ущелья, и через несколько дней доехал до Тэкэ-Туркмена.
Кероглу проделал большой путь, сильно проголодался и устал. Хотел он было спешиться — дать отдохнуть коню и самому поесть. Оглянулся кругом — неподалеку от дорога какой-то чобан пас отару. Сошел он с коня, пустил Гырата на траву, а сам подошел к чобану и сказал:
— Брат-чобан, не даром наши отцы и деды говаривали, проголодался, — ступай к чобану, устал — иди к сарбану.[71] Есть что-нибудь поесть?
— Молока вдоволь, — ответил чобан, — но хлеб не для гостя: весь зачерствел.
— Не беда, давай сюда, — сказал Кероглу. — Где тут, в степи, отличать черствое от свежего.
Чобан был высоким, сильным мужчиной. А бадья у него была на полтора батмана[72] молока. Взяв ее, он подоил несколько овец и принес ломоть хлеба.
— Гость мой, — сказал он, — придется прощенья просить у тебя, — уж очень черств хлеб. Не знаю даже, как ты будешь его есть.
— Не беда, — ответил Кероглу. — Я такой голодный, что, как говорится, съем все, что мягче камня.
Кероглу накрошил черствый хлеб в молоко, взял в руки ложку и принялся хлебать. За это время и Гырату вдоволь досталось свежей травы.
«Если я приеду на кочевье в этой одежде, — подумал Кероглу, — меня узнают. Самое лучшее обменяться одеждой с чобаном».
— Брат-чобан, — сказал он, — ты хорошо угостил меня. Даст аллах, будет время, я отплачу тебе за добро. А сейчас у меня к тебе просьба.
— Изволь, брат! Все, что смогу, сделаю, — отвечал чобан.
— Брат-чобан! Я не здешний. Приехал издалека. В наших краях бараны маловато, а тут вон какие стада, и продаете дешево. Я хочу закупить скот и погнать в свои края. Да боюсь — увидят меня в этой одежде, при оружии, побоятся, и никто не захочет продать мне бараны. Давай обменяемся одеждой. Пускай и конь мой остается тут, у тебя. Я пойду куплю, что надо. А когда вернусь, я в долгу у тебя не останусь.