Словом, Кероглу узнал, что пленных молодцов сегодня должны повесить. Кликнул он, и все удальцы, повскакав на коней, двинулись к городу.
Вскоре они увидели, что какой-то старик жнет хлеб, и при этом плачет так, что слезы градом льются из глаз.
Подъехал к нему Кероглу и спросил:
— Дядюшка, о чем ты так плачешь?
— На что тебе знать? — не поднимая головы, отвечал старик.
— Ты все равно не поможешь моему горю, ступай-ка лучше своей дорогой.
Как старик ни увиливал, Кероглу не отступил от него. Увидел тот, что ничего другого не остается, и сказал:
— Раз ты так пристаешь, ответь мне прежде, кто ты? Что это за отряд следует за тобой?
— Мы едем из Мурадбейли, — ответил Кероглу. — Приехали сюда за скотом. На дорогах неспокойно, вот мы и вооружились.
При слове Мурадбейли старик на минуту задумался:
— Вот как. Говоришь, что ты из Мурадбейли, а скажи, знаешь ты Кероглу или нет?
Понял Кероглу, что старик скрывает что-то и ответил:
— Знаю, как не знать!
— А раз знаешь, скажи мне, друг ты ему или враг?
— Мы с ним друзья. А что? Почему ты спрашиваешь меня об этом?
— Сын мой, никогда я не был ни Рустам-Залом, ни Назаром Джелали и уж, конечно, не мог равняться с Кероглу! А все же в молодости и я был удалым, хоть куда. Поверь, что был я настоящим игидом. Не показывал врагу спину.
Старик помолчал немного и потом, вытерев глаза, добавил:
— Есть у нас в Багдаде паша, зовут его Аслан. Что за подлый, трусливый и хитрый человек! Вот уже трое суток тому, как поймал он трех удальцов Кероглу и заточил их в темницу. Вчера глашатай Аслан-паши известил народ, что нынче повесят их. Эх, сынок, душа не потерпит, чтобы такой трус и негодяй повесил отважных удальцов. Убил бы он их один на один в честном бою, это другое дело… Но, что поделаешь, проклятая старость. Мне перевалило уже за сто. Ничего я не могу сделать. Недаром отцы и деды говаривали, что когда человек не в силах сделать что руками, он начинает работать языком, а когда его язык скован пашой, остается только дать волю слезам.
Едва старик кончил говорить, как Кероглу приказал своим удальцам помочь ему. Удальцы рассыпались по полю. В мгновение ока они сжали весь хлеб старца, связали в снопы и сложили скирды. Старик стоял и только глазами моргал от удивления. Не мог он понять, что это за люди и для чего они все это делают. Подумал он было, что это люди Аслан-паши и хотят сжечь его хлеб. Но видит, нет, на дурных людей не похожи.
Когда удальцы убрали весь хлеб, Кероглу сказал старику:
— Старик, да будет тебе известно: Кероглу — это я. Сейчас я зажгу в сердце этого Аслан-паши такой пожар, который будет пылать до скончания века. Мы войдем в город, а ты жди меня с большим хурджуном[82] у сокровищницы Аслан-паши.
Кероглу хотел кликнуть удальцов и пуститься в дорогу, но старик сказал:
— Постой, Кероглу, я вижу, сильно ты разгневался на Аслан-пашу. Кровь застилает тебе глаза, и ты не рассуждаешь. Входить так в город вам нельзя. Тебя узнают. Ты сам, один, войди. А люди твои, разделившись, пусть смешаются с толпой.
— Старик говорит дело, — заметил Коса-Сафар. — Повернулся тогда Кероглу и послушаем, что спел:
Видя, что удальцы уже разделились, Кероглу сказал:
— Удальцы мои, я буду у Аслан-паши. И до тех пор буду занимать его и толпу, пока вы все не подберетесь поближе. Смешайтесь с людьми и оцепите площадь так, чтобы, когда обнажатся египетские мечи, ни одна душа не могла двинуться с места. Но следите за мной. Пока я не покручу усы, пусть ни один из вас не начинает боя.
Кероглу надел поверх своих доспехов одежду ашуга, взял саз и пустился в дорогу.
Итак, пусть Кероглу в одежде ашуга спешит на площадь, удальцы, смешавшись с толпой, занимают свои места, старик торопится домой захватить хурджун, а я расскажу вам об Аслан-паше.