– Пойдём, – сказал ему Железан. – Старший знает, что делает.
Знает, подумал Алексей. Что ж, может, и знает…
– Я могу тебе помочь, учитель?
– Ни к чему… Молчи, я буду говорить, ты слушай. Их прислал Астерий Полибий…
Полибий! Астерий Многоживущий! Изменник, прельстивший когда-то простодушно-жадного Дедоя, а потом бежавший в Конкордию и Степь, ставший там верным клевретом нечеловечески жестокого Авенезера Третьего, умершего от "болезни царей" и теперь вот странным образом воскресшего… и, значит, один из тех, кто поднял из гробов Мардонотавра…
– …предлагал и мне встать с ними… Астерий нашёл где-то Белого Льва… теперь он могуч, и мало кто в одиночку сможет… а если взойдёт он со Львом в Башню Ираклемона… обретёт власть над мирами немереную, с которой сам то ли справится… то ли нет… но не заботит его это…
Чародей перевёл дыхание.
– Промедлил я… да и не сумел… старый. Теперь пусть Виссарион… за всех. Ему… передай… мое слово. И – главное… Кесаревну маленькую… это правда я спрятал. Хоть и говорил лжу. Погубил бы её Астерий… Под Башней Ира… клемона… в Велесовой кузне… Моя Еванфия… с нею… в обиду не даст… Путь тебе ключарь Вит скажет… Кесаревна Белому Льву с рождения посвящена… он её послушает, не Астерия… Сходи за девочкой… сейчас. Не медли. Сундук за зеркалом… открой. Там карты… ключи… Ни дня не медли, ни часа. Астерий уже… снова… ищет её. А зеркало моё разбей. Разбей…
– Учитель, – сказал Алексей только для того, чтобы хоть что-то сказать. Услышанное не поддавалось оразумению. – Учитель, что же будет теперь?
– Много бед… придёт. Терпеть будем… беды. Терпеть. Ты вот что… слав… Ты её сбереги. Никому не выдавай… даже кесарю самому… Слаб отец наш кесарь… духом слаб. А Виссарион умён… чересчур… боюсь я… переумничает он. Некстати я… попался… ну, знал Астерий, что делал…
– Учитель… – и Алексей вдруг заплакал – едва ли не впервые в своей памятью охваченной жизни.
– Прогневили мы Создателя, – сказал Домнин отчётливо. – Отцы наши и деды. Волком на друга смотрели. Вот мы и платим. Их долги. И платить будем ещё. А всё одно, отважник. Держаться надо. Мала Мелиора наша, а дорога, нет дороже… Что ж делать? Держаться надо. Пока живы. И когда мёртвы. Ты надо мной не плачь, слав. Не так уж далеко ухожу. Рядом буду. Зови.
– Да, – сказал Алексей. – Позову.
За спиной опять возникли шаги.
– Ты, Апостол? – не оглядываясь, спросил Алексей.
– Я, старший, – голос Апостола был подавленный. – Там… это… всё готово. Раздробили мы их…
– Зеркало не тронули?
– Не-а. Страшно…
– Правильно. Пойду я разобью. Железан где?
– Да… там… сморило его. Блюёт.
– Я сейчас вернусь, учитель…
– Не застанешь. Ухожу. Прощай. За мной не спеши. Карты смотри внимательно. Они правду говорят. Но не подсказывают никогда. О-о… – голос Домнина внезапно изменился, будто увидел чародей изумительное и восхитился увиденным…
Мелиора. Двор кесаря Радимира
Возвращались в сумерках, потом впотьмах. Кормщик правил на звезду. Алексей мощно грёб, стараясь забыться в мышечной работе. Не спасало.
Лицо Домнина освободили из-под покрывала, и он закрытыми глазами смотрел в тёмное небо. Алексей искоса поглядывал на него, боясь спросить: что же ты видишь там, учитель? А Домнин явно видел что-то. Лицо его, отразившее тогда восторг и упоение освободительной смертью, вновь стало ясным, суровым и твердым…
Позади разговаривали.
– Из дому прислали сказать: в лесах плакач завёлся. Уже двух детишек утащил да девку. Парни совета просят.
– Что совет… Тут бы на побывку съездить да пройтись по тем лесам. Только вот – какая побывка…
– Это верно. Потому и говорю: совет послать.
– Надо будет с Абрамием Дедухом поговорить, он про лесную нечисть всё знает. Вырос в заповедных лесах.
– Плакач – хитрая тварь.
– Уж хитрая…
– Не подходили раньше так близко к сёлам.
– Страх потеряли. Поживу чуют.
– Э-эх…
И этим всё сказано, подумал Алексей. Чувствуешь свою никчёмность – жизнь положена на то, чтобы научиться отражать врага, а когда приходит срок, оказывается, что умение твоё неправильно, или врагов так много, или ты так слаб… и те, кто кормил, поил и снаряжал тебя, кто вправе был на твою защиту надеяться, – голы и открыты перед погибелью… а ты всё ещё жив и всё ещё пытаешься что-то из себя представить, изобразить – красивое и благородное…
И ещё он подумал, что мир рушится беззвучно и без предупреждений: ещё неделю назад, когда в трактире "Пурпурная ящерица" он получил из рук маленького степняка с грустными глазами шёлковый платок и шёпотом дважды повторил за ним тягучие, с назойливым ритмом слова тайного послания, ничто не говорило о таком скором конце затянувшегося на шесть лет перемирия. Как, впрочем, и шесть лет назад ничто не говорило о внезапной остановке наступления Степи на Конкордию на просторах материка – и таком же внезапном прекращении нескончаемой войны Семейств на островах Мелиоры… Никто не заключал договоров, не давал клятв и не пил мировых кубков – просто с какого-то необъявленного момента воины перестали убивать…
И вот этому тоже пришёл конец. Начиналось что-то иное, неясное и страшное.
На пристани, услышав издали скрип уключин, заржали кони. Тут же выше поднялось пламя сигнальных костров. Маяк Мариан после таинственных исчезновений пятерых его смотрителей так и не смогли вернуть к службе, а на строительство нового маяка не было ни казны, ни воли.
Тело Домнина с должным почтением уложили в те конные носилки, которые должны были нести его живого; Алексей тронул коленями бока Дия, гнедого жеребца, подаренного кесарем взамен павшей Силени; Дий хорошо слушался всадника, но Алексея несколько смутила та лёгкость, с которой он принял нового хозяина; освещая себе путь масляными фонарями, отряд двинулся ко двору.
Падал мелкий снег. Ветер изредка касался верхушек деревьев, но вниз не спускался. Луна медленно показывалась в разрывах туч, потом так же медленно скрывалась. Невидимые иглы плавали в воздухе, впивались в лоб и щёки.
Мерно дышали кони.
Похоже было на то, что Алексей задремал в седле и продолжал видеть во сне тихую дорогу, тени от фонарей да заснеженный лес…
Потому что когда раздался пронзительный крик, вырвавший его из покоя пути, оказалось, что он только что передал поводья Дия отроку, а сам, покачиваясь, направляется к носилкам, у которых в нерешительности стоят с фонарями челядинцы и стражники.
…Крик нёсся из выбитого окна палат. Стёкла ещё, сверкая тускло, падали на снег, а Алексей уже взлетел на крыльцо и нырнул в клубящийся мрак внутренней лестницы.
Плыл запах смолы и каких-то забытых трав.
Прихожий зал. Пятна белых потерянных лиц.
Трапезная. Библиотека. Дым плотнее.
Рассевшаяся, будто и не каменная, а слеплённая из мягкой глины печь. Поток холода из провала окна.
Простоволосая августа застыла, выставив перед собой руки со скрюченными пальцами. Кесарь сидел за столом, уронив голову на кулак. Старший сын его, Войдан, в странной позе стоял в простенке, совершая быстрые непонятные движения. Он походил сейчас на приколотую иглой к дощечке ящерицу.
А напротив них в воздухе колыхалась тень. Сгусток тьмы.
Алексей почувствовал, как невидимый ледяной нож коротко свистнул меж рёбер, рассекая плоть, и узкая рука скользнула в рану, уверенно нашла сердце и обхватила его. Тут же сами собой подогнулись ноги, пресеклось дыхание, и смертная истома заклубилась, наполняя и заслоняя всё. Тень обернулась к Алексею…
Это был Гроздан Мильтиад, доблестный слав, служивший семейству Паригориев и погибший десять лет назад в безумной смелости рейде в Степь: тогда две сотни славов-отважников попытались добраться до ставки Авенезера Третьего… Никто из того рейда не вернулся, и лишь много времени спустя от мирных степняков стали известны подробности чудовищного разгрома – и того, что было со славами после…