Отрада не спала, какой тут сон, изредка замирала мыслью, но не успевала отдышаться, как тут же вновь и вновь налетали, сшибались, разваливались, и опять налетали, и опять бились в нее и друг в друга горячечные слова, картины виденного: вдруг - вскочила в тревоге: а через минуту в дверь стукнули и вошли, не дожидаясь ответа - двое. Ставень ее окошка был закрыт, за дверью же угадывался день. Показалось, что вошедшие застыли надолго. Потом один из них, невысокий и худощавый, опустился на колено: - Кесаревна, прощения просим: - Кто вы? - спросила она, откидывая волосы, вымытые вчера: еще до того, как стало известно о врагах, а значит - вечность назад: - И что вам нужно? За спинами незваных трепетала старостина дочка. Фонарь в ее руке ходил ходуном. И коленопреклоненный не глядя взял тот фонарь и осветил свое лицо и лицо своего спутника, который тоже, помедлив секунду, опустился на колено. Правая рука его покоилась на косынке: - Вы узнаете меня? - спросил худощавый. - Астион, - вспомнила Отрада. - Я видела вас на совете: и потом: - Да! А это - владетельный слав акрит Афанасий Виолет, ленник этих мест. - Вы ранены? - спросила его Отрада. - Давно, кесаревна. Еще весной, в первых боях. - Встаньте. Подождите меня в сенях, я оденусь и выйду к вам. Проскиния, помоги, добрая моя: Ведь все хорошо, уговаривала она себя, не попадая в рукава льняного платья с вытканным орнаментом; платье это, слежавшееся до желтизны складок, принес по поручению знахаря его внук, и Проська потом целый день вываривала это платье с золой, а после отглаживала вальком. Алексей просмотрел - очень внимательно - орнамент и остался доволен. Платье, если честно, висело на ней, как на вешалке, и даже рукава следовало подворачивать: :все хорошо, все хорошо, но откуда тогда эта тревога, эта воющая в голове сирена - откуда? Будь очень острожной, проговорила она мысленно и даже мысленно написала эти слова на стене, но ничем настороженность не выдавай: Она вышла в светлые сени. Гости стояли, хозяев как ветром сдуло. Позади часто-часто дышала Проська. Пожалуй, до нее только сейчас дошло, изпод кого она выносила горшки: Отрада чувствовала, что ее покачивает, как водяное растение. - Я готова выслушать вас, - сказала она. И села на плетеный стул. - Кесаревна, - сглотнув, проговорил Астион: Конрад Астион, вспомнила она наконец имя, - оставаться здесь опасно, безумно опасно, смертельно: - Возможно, - пожала она плечами. - За последние полгода я не могу припомнить ни одного безопасного дня. Тем не менее я все еще жива. - Но не сейчас же: Враги уже близко! - Алексей велел мне ждать его здесь. Я имела не одну возможность убедиться, что он всегда знает, что говорит. - Кесаревна. Я не сомневаюсь в уме и честности вашего телохранителя, но - врагов больше десятикратно! - Он велел мне ждать. До завтрашнего утра. Завтра он вернется. - Так. А если - нет? - Он вернется. Так гласит пророчество. - Кесаревна, помимо пророчеств есть еще и долг! Мой долг - увести вас и укрыть от врага: - Вы можете вместе со мной дождаться утра. - Будет поздно:- Конрад впадал в отчаяние. - Возможно, - она пожала плечами. - Но и у меня есть свой неисполненный долг: - Сейчас ваш долг - позаботиться о своей безопасности! - Вы забываетесь, потаинник. - Простите: Да, я забываюсь. Потому что боюсь. Не за себя: - Дорогой мой Конрад, мы уже потеряли так много, что бояться за себя нам просто глупо. Скажите, есть ли у вас план, которому вы следуете, или же просто применяетесь к обстановке? Конрад посмотрел на нее, перевел взгляд на Афанасия. Афанасий ответил ему едва различимой ухмылкой. - Сейчас:- Конрад прикрыл глаза, чуть запрокинул лицо, развел руки. Постоял так. Расслабился. Кажется, последняя кровь отхлынула от его щек. Хорошо. Будем надеяться, что я не растратил все свое чутье: У меня задание: найти государя нашего кесаря. Поскольку Мечислав Урбасиан, прятавший его, погиб, а оба помогавших ему неграмотны и безъязыки: - Но был же еще эскорт! - удивился Афанасий. - На четыре дня Мечислав оставил эскорт. У гор Монча. На руках у него: потом: оказались кровавые мозоли. От весел, я думаю. И у помощников тоже. По времени получается: - Вот зачем тебе Кама, - сказал Афанасий. - Да. - Кто вас послал? - резко спросила Отрада. - Потаинник Юно Януар. - С целью? - Не допустить захвата государя нашего кесаря: живым. - Я запрещаю вам делать это, - медленно сказала Отрада. В горле ее чтото опасно клокотнуло, и она поняла, что еще миг - и может случится: может случиться все. Она зарыдает: или убьет этого человека: или бросится бежать туда, по дороге, навстречу: - Я запрещаю, - повторила она. - Кесаревна, - Конрад посмотрел ей прямо в глаза, - я не могу принять это запрещение. Приказы моего начальника для меня на втором месте после приказов государя нашего кесаря. Кесарь же Светозар тот приказ подтвердил. Вы можете теперь приказать мне: скажем, покончить с собой, и я это сделаю после того, как выполню приказ. - Акрит, - яростно повернулась Отрада к Афанасию, - арестуйте этого человека! Я обвиняю его в измене и покушении на убийство кесаря. - Ты арестован, Конрад Астион, - сказал Афанасий. Конрад с готовностью снял с перевязи меч и подал его Афанасию. - Отдаю себя в ваши руки, кесаревна, - сказал он со странным облегчением. Он этого и хотел, промелькнула мысль. Отрада чувствовала, что уже не может сдерживать дрожь. Ею опять воспользовались: Дура. - Заприте его где-нибудь рядом, - сказала она. - Я решу, что делать дальше:
Глава шестая.
Дворец пропах дымом пожаров и курильниц. Трупы вынесли, кровь и нечистоты засыпали опилками и отрубями, испачканные ковры скатали - и все равно находиться там было невозможно. Император велел обставить для себя ротонду в саду отдохновений. Ему было о чем подумать. Уже с полуночи конные куплы и пешие тысячи неслись по дорогам на север и на запад, занимая форты и крепости, ставя охрану на мостах и перекрестках дорог. Из Порфира вышли сорок кораблей, последние корабли империи, и тоже двинулись на север, дабы блокировать побережье. С каким-то странным чувством император отметил про себя (будто не знал раньше), что степняки за все эти десятилетия так и не научились строить сколько-нибудь приемлемые корабли и ходить на них по морям: Сейчас он не мог позволить себе никакие чувства вообще. Наблюдать за полетом бабочек и стрекоз: Отстранившись от себя, он оглянулся. Этот высокий крепкий человек с лицом скорее простонародного учителя или деревенского актера, чем потомка древнейшего рода, испытывал сейчас сильнейший страх провала, с которым справлялся привычным усилием - но избавиться, конечно, не мог. За этот страх его можно было уважать: Кроме того - вследствие все того же страха - ему хотелось быть сейчас среди войск, на острие наступления - там, где наиболее вероятны всяческие сложности. Но при всем том он отлично знал, что останется здесь хотя бы потому, что еще не все закончено с Астерием: Потом:потом можно будет броситься в простые бои. Он понимал, что в сегодняшний вечер будет решающая битва. Все, что придет потом - решится здесь и скоро. Солнце перевалило обеденный знак и стало красноватым в дыму горящего города. Император запретил беспокоить себя по делам даже наиважнейшим, доверив произведенному в стотысячники Феодоту решение всех вопросов. Поэтому появление маленького служки просто легко и поверхностно удивило императора, но отнюдь не разгневало и не раздосадовало. - Государь, - быстро поклонившись, проговорил служка, - плененный чародей скончался: - Да?.. Императору требовалось хотя бы несколько минут, чтобы вернуть себе обычное восприятие действительности. Он не дал себе этих минут, просто тронувшись в путь за семенящим служкой. Он смотрел в его зеленую с бронзовыми блестками спинку, сохраняя в себе безмятежность и упоительное бесчувствие. Жучок бежал перед ним, красивый луговой жучок: - Тебя послали, потому что боялись моего гнева? - спросил император. - Да, государь, - служка на бегу обернулся и на бегу же раскланялся. Они так старались: - От чего же умер чародей? Ты был там? Видел? - Видел, государь, но не знаю, смею ли судить: - Говори. - Он умер от смеха, государь. - От смеха? - Все поражены до глубины души, государь, никто не поймет, как это могло случиться: Он вдруг начал смеяться, все сильнее и сильнее. Около часа его пытались: успокоить. Потом он: он испустил дух. Говорившие вполголоса чародеи при появлении императора замолчали и расступились. Император подошел к клетке. Растянутый множеством цепей и цепочек между железными прутьями каркаса, голый Астерий висел в позе плывущей лягушки. Тело его испещрено было охранительными знаками, а лицо искажала самая чудовищная ухмылка, какую император когда-либо видел. Он долго рассматривал труп, обошел вокруг. Чего-то этой картине не хватало. Потом он понял, чего. - В клетке убирали, Горгоний? - не оборачиваясь, спросил он старшего их своих чародеев. - Нет, государь: - Тогда где дерьмо? Любой человек, так внезапно помирая, обделывается - ты, я, он: Дерьмо где, я спрашиваю? - Но: - Ладно, чародеи: заменить вас некем, вот жалость. Упустили вы его. Сам сбежал, а шкурку ненужную бросил. Полибий: И след теперь ни одна собака не возьмет. Повисло молчание. Тишина почти гробовая. Передумает сейчас император - и скажет: вот ты, ты и ты - на кол. - Собака, может, и не возьмет, - вдруг звонко сказал молодой южанин Калистрат, - а я попробую: - Хорошо, - сказал император. - Ты пробуй нащупать его самого, а остальные - ищите Белого Льва. Но если вы упустите и Льва...