Я подумал, что если дела и дальше пойдут так же, то Куропаткин может привыкнуть харчеваться у Сомовых, мы будем торчать здесь каждый день до вечера, и у меня возникнут серьезные семейные проблемы…
– Н-нда, – сказал Сомов обхватив подбородок и внимательно разглядывая Куропаткина, – кажется, я понимаю замысел Петра Яновича. Но, судя по всему, гастрономические изыски Марины не произвели на вас должного впечатления. Молодо-зелено… Вам подавай бланманже в шоколаде. Когда это еще вы почувствуете всю утонченность и изысканность простого борща… Да, тут Гиря прав, тысячу раз прав!
Вася беспокойно завертел головой. Он покорно и с видимым аппетитом съел и предложенный борщ, и люля кебаб, и какой-то салат. Что, спрашивается еще?!
И тут я понял, чего недостает!
– Василий, – сказал я, – борщ был не кислый, а на твоем лице, при желании, можно увидеть элементы кислого выражения. Я-то, положим, знаю, что это сонная одурь после сытного обеда, а Владимир Корнеевич не в курсе.
– Угу, – подтвердил Сомов, – теперь и я склоняюсь к этой версии. Но элементов полного внутреннего удовлетворения не заметно. Между тем, я предупредил Марину Евгеньевну, что вы – очень важные птицы. Она сказала, правда, что знает Глеба как облупленного по сплетням с Валентиной, но в отношении второго фигуранта, то есть тебя, Василий, обещала принять все меры. И меры эти, как я теперь вижу, не оказали должного воздействия. Ты – опасный человек, следовательно, с тобой надо держать ухо востро.
– Да нет, я, вообще-то, смирный, – буркнул Вася. – Так, иногда хорохорюсь…
– А зачем ты хорохоришься, – поинтересовался я. – Ты возьми, да и не хорохорься.
– Да пусть его будет! – сказал Сомов. – Хорохорься, Вася, на здоровье. У нас в доме это принято. Видели бы вы, как тут иногда Володька хорохорится – это же любо-дорого посмотреть… Но, давайте к делу.
К делу, однако, мы смогли основательно приступить только после кофе. Дело в том, что Василия увлекли вафельные трубочки с кремом, и он ими начал хрустеть, запивая кофе. При таком хрусте о деле не могло быть и речи. Сомов одобрительно покивал, и тоже взял трубочку. По-моему, из вежливости.
Я подождал немного, осудил Куропаткина взглядом к пожизненному заключению врачей, но это его не впечатлило. Пришлось тоже хрустеть.
Наконец Сомов кивнул, мол, приступаем, сколько можно!
– Для затравки, пока не забыли, – сказал я, – нам поручено выяснить, встречались ли вы последние пять лет с сыном капитана "Вавилова", то есть, с Асеевым-младшим?
Сомов нахмурился и, я бы даже сказал, сделался официальным.
– С Артуром Ивановичем Асеевым?
– Да, – сказал я, вспомнив что значилось в подписанном мной документе. – С Артуром Асеевым.
– Я с ним встречался неоднократно… А почему вы этим интересуетесь?
– Дело в том, что примерно три с половиной месяца назад он погиб при некоторых странных обстоятельствах.
– Три с половиной?.. Вот как?
Сомов обхватил подбородок и устремил взгляд в сторону. У меня возникло впечатление, что в этот момент он принимает какое-то важное решение.
– Дело в том, – сказал он, – что я встречался с Артуром примерно четыре недели назад. Рассказывайте.
– Секунду! – вмешался Василий. – А фамилия Бодун вам о чем-нибудь говорит?
– Да. Мне известен человек с такой фамилией. В какой связи он вас интересует?
– Он тоже погиб вместе с Асеевым.
– Допустим. Но тогда бы Асеев при встрече мне бы об этом сообщил. Стоп! Я что-то запутался… Как бы он сообщил, если погиб вместе с Бодуном?.. Ничего не понимаю! Давайте подробности.
Я коротко рассказал об эпизоде с "Челленджером" и о результатах генетического анализа.
– Понятно, – сказал Сомов, внимательно выслушав. Хотел что-то добавить, но, видимо, передумал.
– У вас имеются вопросы или комментарии?
– И то, и другое, – Сомов потер лоб. – Асеев, безусловно, жив – я это заявляю вполне официально. Относительно Бодуна ничего сказать не могу. Но думаю, он тоже жив и здоров. Где сейчас оба находятся, мне неизвестно.
– Это официально?
– И неофициально – то же.
– Вообще-то, на официальный допрос мы не имеем полномочий, – сказал я. – Давайте продолжим в духе взаимопонимания.
– Действительно, что это я.., – Сомов нахмурился, а затем улыбнулся. – Сказываются годы подпольной работы…
– Вы полагаете, что эпизод с "Челленджером" инспирирован?
– Возможно. Но в какой степени – непонятно. Во всяком случае, тут могут быть варианты. Например, аварийная ситуация возникла самопроизвольно, и ею воспользовались. Но… Все выглядит слишком уж картинно… Все оказались вовремя в нужных местах, катапультировались… Асеев с Бодуном живы, а кто же управлял драккарами? Подставные герои?
– Бимарионы, – произнес Вася и округлил глаза.
– Что-то знакомое… Где-то оно мне попадалось… – Сомов откинулся на стуле и в задумчивости стал теребить нижнюю губу. – Нет, не помню, – сказал он наконец.
– Ну, это лица из той категории, которые являются с ящичками и камешками к Шатилову и иже с ним, – пояснил я. – Третьего дня Петр Янович ознакомил нас с некоторой бу… То есть, с документом. Там трактовались вопросы бессмертия.
– Точно! – выдохнул Сомов. – Мне он тоже предъявлял эту "бу". А было это…, дай бог памяти…, лет десять назад. Вспомнил! "Модульная система бессмертия" – вот какая была бумажка! Петр Янович исподволь пытался выяснить, не знаю ли я кого-либо, кто занимается разработкой этой темы. И вообще, что думают передовые ученые по этому поводу.
– Тогда и проблем нет. Петр Янович настоятельно рекомендовал нам обсудить эту тему с вами.
– Со мной? – изумился Сомов. – А я-то какое имею к ней отношение?
Куропаткин оживился:
– Надо ли понимать так, что проблема личного бессмертия вас никогда не интересовала?
– "Проблема личного бессмертия" – хорошая формулировка, – Сомов хмыкнул. – Это проблема?
– Хорошо, пусть будет тема.
– Видишь ли, Василий, бессмертие, это нечто… странное. Оно предполагает наличие в нашем распоряжении вечности. А вечность неявно предполагает, что так, как теперь, будет всегда. Некую статичность мира. Но мир не статичен.
– Отнюдь. Бессмертие – суть отсутствие смерти. И только!
– Но что есть смерть?
– Послушайте, – вмешался я, – давайте конструктивнее. В той бумажке предлагалась некоторая идея. Биоинтерфейс, то и се… С моей позиции единственное, что там не было определено – сознание. Корректно ли вообще представлять его чем-то таким, что можно "перенести". Возможно, оно органически связано с конкретным мозгом, зашито в его структуру.
Сомов посмотрел на меня испытующе:
– А ты гусь! И твой Петр Янович тоже гусь. Думаю, и Василий – он тоже гусь, только притворяется воробышком… Надо ли понимать так, что, в связи с особенностью биографии, меня пытаются использовать в качестве эксперта по вопросу переносимости сознания? Заявляю официально: я таковым не являюсь.
– Но ваша точка зрения гораздо весомее всех иных.
– Вы полагаете?.. Хорошо. Лично я думаю, что полная переносимость невозможна. Кроме того, сознание – это такая сущность.., м-м… очень динамичная. То есть, ваше сознание вчера и сегодня может отличаться радикально. Одно дело – человек: вот он, его тело, лицо, квартира, костюм – это, несомненно, он. А он, между тем, сегодня уже, скажем, рехнулся, и от вчерашнего сознания ничего не осталось. С другой стороны, что есть сознание, где граница между ним и подсознанием? А ведь есть еще память, природные инстинкты, моторика. Границы эти очень зыбки… Но!.. Но какое-то ядро, нечто основополагающее, ответственное за то, что называется личностью, как мне кажется, может быть перенесено. Я так думаю, потому что… Почему-то я так думаю, и все тут. Жизненный опыт подсказывает!
Какое-то время мы молчали. Я почему-то пытался ответить сам себе на вопрос: что происходит с сознанием, когда человек находится в бессознательном состоянии? А когда спит? А когда родился? Я, например, не помню ничего, что было со мной до двух лет. Было у меня тогда сознание? Был ли я уже личностью? И если да, то как она соотносится с моей теперешней? Интересно бы побывать в шкуре Сомова и…