«Встречу скотину еще раз, заставлю сожрать эту отраву», – решил Ируд.
Настроение у него и без того было дрянным, а теперь испортилось окончательно. «Коллеги и товарищи по работе» (до чего же издевательски звучат порой обращения начальства) стали ему казаться уже не механизмами, а примитивными животными. Или даже частями одной огромной, отвратительной твари. Каракатицы какой-нибудь. Колонны рабочих были ее щупальцами, раковиной являлось спиралевидное, отливающее бронзой здание фабрики, а «чернилами» – жирный дым фабричных труб. Роль присосок на щупальцах исполняли мерзостные рожи «коллег и товарищей». До того серые, плоские и однообразные, что можно сказать – лиц совсем не было. Будто их срезали, а взамен швырнули на обнажившуюся кость по пригоршне порриджа.
Неожиданно, словно перекликаясь с этой мыслью, поблизости послышался разговор. Говорили двое, пожилой сухонький мужичок в кепи с лопнувшим козырьком и толстяк с глазами навыкате. Переговаривались шепотом, но так страстно, будто речь шла о жизни и смерти.
– Да ты хоть знаешь, кто владеет фабрикой на самом деле? – ярился сухонький.
– Известно кто, совет директоров, – рассудительно отвечал пучеглазый.
– Дурак ты! Камбала! Ты слушай, о чем говорю! Не руководит, а владеет. Разницу улавливаешь? Директора – они только для виду. А владелец… – Пожилой сделал драматичную паузу, которая должна была добавить сказанному весомости, но явно недотянул ее и выпалил: – Человек без лица!
– Что, совсем безо всего? Ни носа, ни глаз? Как бабья коленка? – хохотнул пучеглазый. Верить глупостям приятеля он, судя по всему, не собирался. Тот сперва обиделся, но потом не утерпел, кинулся разъяснять:
– Да нет, не как коленка. Скорей как раскрытый моллюск. Или будто мясо вареное. Или – хи-хи – как женский орган. А так-то вообще, да: ни глаз, ни носа.
– Откуда знаешь?
– Динетти сказал. Он в управе воздух спускал из системы отопления, вот и видел. Привели, значит, этого безликого со всем почтением. Сам господин Блазковитц стелился перед ним как шлюха перед богатым клиентом. А тот высокий такой, весь в черном. Воротник у плаща поднят, шарф намотан, шляпа на глаза надвинута. Динетти ничего бы и не разглядел, но тут какой-то посыльный с бумагами… Будто мурена из норы выскочил да на черного-то налетел. Ну, шляпа и свалилась… Посыльного сразу за шиворот цап-царап, и ага. Уволокли. А Динетти от удивления чуть не окривел.
– Это какой Динетти? – спросил пучеглазый. – Водопроводчик? Которого вчера паром обварило, что ли?
– Как обварило? – ахнул сухонький.
– А вот так. История темная, свидетелей нету. Вроде в машинном вентиль сорвало, ему в харю-то и фукнуло. Вся шкура долой. Сам стал как раскрытый моллюск или женский орган. Не сегодня-завтра сдохнет.
– Господи ты боже мой! Неужели из-за того, что безликого видел? – пробормотал рассказчик и начал суетливо оглядываться.
Ируд сбавил шаг, опустил лицо, чтоб пучеглазый и сухощавый не заметили его любопытства, начал задумчиво покусывать ус. Усы у него были знатные. Ухоженные, длинные. Они свисали в виде остроконечной подковы до самого подбородка, что вкупе с круглыми щеками, вечно прищуренными глазами и прямыми черными волосами делало его отдаленно похожим на бирманца. Джоу знал, что за спиной его так иногда и кличут, но прямо в лицо называть не рискуют. Связываться с Ирудом считалось сущим безрассудством. Говорили, что он никогда не раздумывает, ударить ли человека, который чем-то ему не угодил. Бьет. Бьет беспощадно, наповал: силой и резкостью природа не обидела. А при случае может пырнуть ножом или переломать голени обрезком водопроводной трубы.
Желающих проверить правдивость слухов не находилось. И означало это, что дело распространения историй о жестокости Бирманца Джоу поставлено правильно.
Ируд выплюнул ус, нагнал сухощавого с пучеглазым и больше не отставал от них. До самых фабричных ворот.
Створка была открыта лишь одна, да и в ту следовало входить только по сигналу старшего привратника. Под цепкими взорами еще троих, рангом пониже, но статью мощнее. Правило такое появилось совсем недавно, всего недели две назад. Прежде на смену и со смены валили все враз, скопом, с давкой, руганью. Полусонные старики-вахтеры, обладатели роскошных бакенбард и пустых кобур (обычно флотские отставники; на фабрике их называли «свистками»), относились к бардаку в воротах абсолютно безразлично. Было вообще непонятно, за каким дьяволом они тут находятся, для украшения, что ли?
Сейчас же вместо бездельников-«свистков» появились настоящие церберы. Рожи висельников, кулаки с арбуз, армейские револьверы. У старшего – овчарка горной породы. Перемене охраны было уже около двух недель, и Джоу понимал: означает это, что на фабрике скоро закончат строить то, что строят. Да и все-то на фабрике это понимали. Не понимали, не знали лишь одного. Что именно изготовляют?