И вот с такими-то людьми добровольно сотрудничали «брежневы», по собачьи заглядывая им в глаза. Вот поэтому-то и ненавидели они КГБ, где было известно их настоящее лицо.
В 1976 году культ личности Брежнева, казалось, достиг своего апогея. Он уже стал единоличным правителем в стране, повесил себе на грудь три звезды Героя Советского Союза, присвоил себе звание маршала и сделал себя председателем Совета обороны и наполучал неимоверное количество международных наград. В его угоду перекраивалась история Второй мировой войны.
В народе все это вызывало глухое недовольство. Но было место, где недовольство высказывалось открыто, — КГБ. Может показаться невероятным — КГБ и открытое недовольство? Но именно так. В мои первые недели в Управлении «С» я не мог ушам своим поверить и думал, что меня проверяют, ведя все эти «антисоветские» разговоры. Но никто и не думал меня проверять. Просто то, что сейчас, при Горбачеве, называют перестройкой в умах и гласностью, началось в КГБ с середины 70-х годов. В КГБ не боялись. И не потому, что мы были на вершине власти (как упоминалось выше, власти-то почти что не было), а потому, что мы видели и знали гораздо больше о всей той грязи наверху, чем кто-либо другой.
Многие факты вызывали глубокое недовольство в рядах КГБ. Получалось так, что партия отстранила КГБ от борьбы с коррупцией и поставила себя над законом, сделав своих членов неприкосновенными, только для того, чтобы использовать эту самую коррупцию для своей наживы. Так на кого же мы работаем и кого мы защищаем? Жулье! У молодых сотрудников начинало складываться впечатление, что, может быть, и сталинские репрессии 30-х годов против «ленинской гвардии» были оправданы. А что, если та самая «гвардия» проворовалась так же, как и нынешняя верхушка? Страшно и жутко было от таких мыслей. Куда же мы катимся?
В этой ситуации КГБ был поражен апатией. Характеры послабее начинали тянуться к бутылке, чтобы утопить тоску и разочарование. Другие предпочитали об этом не думать, отсидели день на работе, и ладно. Третьи пытались найти объяснение своей деятельности, говоря, что мы работаем не на эту сволочь, а на Россию и ее будущее. Но как-то эти громкие фразы уже не звучали, как прежде, и не успокаивали.
Особенно тяжело было тем, кто работал по диссидентам. Я не имею в виду тех «диссидентов», основной целью которых была эмиграция из Советского Союза. Эти антисоветской деятельностью не занимались. Я имею в виду тех инакомыслящих, которые вели борьбу с режимом и никуда выезжать не собирались. Да и куда ехать-то? У евреев есть Израиль, а русскому человеку куда податься?
Мне приходилось беседовать с сотрудниками из 5-го (идеологического) управления КГБ. У них было указание ЦК КПСС давить именно этого рода диссидентов. Если деятельность такого человека можно подвести под статью Уголовного кодекса, то — в тюрьму. Если он под Уголовный кодекс не подпадает, то — в психбольницу.
— И вот сидит передо мной такой человек и прямо выкладывает мне причины своего инакомыслия, приводя действительные, правдивые факты из нашей жизни. И я знаю, что все это правда, и, более того, мне известно гораздо больше, чем ему, и совершенно я с ним согласен. И никакой он не преступник, а просто честный человек, у которого терпение лопнуло. Но у меня указание сверху — дать в заключении моего рапорта предложение о направлении этого инакомыслящего на психиатрическую экспертизу, — говорил мой собеседник.
И такие случаи были сплошь и рядом. В тот период по Москве ходило четверостишие, которое довольно точно отражало положение КГБ:
Вот прочитает эти строки читатель и скажет: «Невероятно». А может, найдутся и такие, которые скажут: «Этот Кузичкин на Запад послан, чтобы КГБ обелить». Но ведь предупреждал я в предисловии, что правда может быть гораздо невероятнее даже самых досужих выдумок.
Глава 4
Несмотря на все душевные проблемы, перечисленные выше, жизнь шла своим чередом.
Я продолжал работать во втором отделе Управления «С». После подготовки и «овладения» всеми тонкостями нелегальной разведки я был «посажен» на Иран, страну моей будущей разведработы. В Иране в то время работал офицер нашего направления Александр Ященко. Его лично я не встречал, но о нем уже успел узнать много. Его имя постоянно упоминалось на собраниях как сотрудника, успешно выполняющего свои обязанности. В частных беседах сотрудники говорили о нем с уважением и дружелюбно. Казалось, он был другом всех и каждого. Начальник нашего направления Исмаил говорил о нем с большой любовью. Он всегда зачитывал вслух его личные письма, написанные в очень хорошем стиле и с чувством юмора. Это был четвертый год работы Саши в Иране, и он просил его заменить по окончании четырех лет. Меня все это повергало в уныние, я был назначен на замену Ященко. Начинать на месте самых лучших и поддерживать их стандарты — дело совсем не легкое.