"Да, я встречусь опять с ними в декабре", — признался Джонсон. Но вскоре он забыл о русских, о своей службе в Пентагоне и обо всем другом. В сентябре припадки безумия и ревности Хеди возобновились с такой силой, что он стал панически бояться их. Однажды в ресторане она вообразила, что женщина, сидящая за соседним столиком, пытается привлечь внимание Джонсона. Она неожиданно вскочила, перевернула столик и вцепилась одной рукой женщине в волосы, а другой стала давать ей пощечины. Как-то в магазине она решила, что Джонсон флиртует с какой-то домохозяйкой. Она бесшумно подкралась к нему сзади и пнула его с такой силой, что он полетел вперед, перевернул по дороге большое количество выставленных консервов и растянулся в проходе лицом вниз. Визжа и отвратительно ругаясь, она устраивала ужасные сцены. Все это время, днем и ночью, она требовала от Джонсона невозможного в области секса. Желая защитить себя, он уговаривал ее вернуться к проституции. Такие предложения только ухудшали ее состояние и усиливали ее нападения на него. Во второй половине дня 2 октября 1964 года, после неудачной попытки оставить Хеди в госпитале, Джонсон решил бежать.
Из Арлингтонского банка "Олд Доминьен" он взял со счета 2 200 долларов, которые были у него сэкономлены, сел в машину и поехал совершенно бесцельно до тех пор, пока не увидел на автостраде дорожный знак, показывающий в каком направлении находится Ричмонд, Вирджиния. Там он оставил свою машину, купил бутылку виски, сел в автобус и пустился в пьяное путешествие в Лас Вегас, через Цинциннати, Сент-Луи и Денвер. В Лас Вегас он снял грязную маленькую комнату за 24 доллара в месяц и начал играть в карты.
Через тридцать дней после исчезновения Джонсона армия объявила его дизертиром и обратилась в соответствующие учреждения, включая и ФБР, с просьбой найти его. Два агента ФБР навестили Хеди, дабы получить у нее обычную информацию. Несмотря на то, что она была неспокойна, Хеди отвечала на их вопросы более или менее разумно. Она признала факт, что они с мужем много ссорились, но была озабочена его исчезновением и материальным положением. Случай казался очень обычным — сержант отправился кутить, чтобы получить передышку от изводящей его душевнобольной жены. Ввиду столь явного свидетельства, никто не смог бы даже упрекнуть обоих агентов ФБР, если бы они просто доложили обо всем и посчитали свою работу законченной. Однако они предпочли исследовать это дело глубже. Прошло несколько дней, и они обнаружили, что во время пребывания в госпитале им. Уолтера Рида Хеди называла своего мужа шпионом.
"Миссис Джонсон, нам хотелось бы знать, не беспокоит ли Вас что-нибудь, что-то, о чем Вы бы хотели поговорить", — сказал один из агентов во время их второго визита.
"0, да, — ответила Хеди. — Но если я расскажу, они убьют меня".
"Кто убьет Вас?" — спросил агент.
"Русские, — ответила та. — И они убьют моего папу тоже".
"Почему бы Вам не рассказать нам об этом и позволить нам помочь Вам?" — сказал агент.
Все трое молчали на протяжении, наверно, целых двух минут, Хеди сидела с опущенной головой, закрыв руками лицо. "Мой муж, он плохой человек, — сказала, наконец, она. — А Хеди очень дурная девочка".
"Что Вы имеете в виду, миссис Джонсон?" — спросил агент.
"Он — шпион, — сказала она. — И я тоже. И я знаю еще кое-кого, кто тоже шпион".
Рассказанная затем Хеди потрясающая история была временами непоследовательна, часто бессвязна, но совершенно невероятна. Она путала даты и места, а иногда теряла память совершенно. Но, несмотря на свое сумасшествие, Хеди упоминала слишком специфические подробности, чтобы можно было игнорировать их. Те части из ее рассказа, которые можно было проверить быстрой консультацией с военными властями, оказались верными.
Сомнения стали уступать место все возрастающей тревоге, особенно после того, как на следующее утро агенты ФБР навестили Минткенбау в его квартире в Арлингтоне. Он тоже исчез. Три дня спустя сотрудники ФБР нашли его, скрывающегося на старой квартире в Северной Калифорнии, Бледный и дрожащий, он отрицал всякую причастность к шпионажу. Однако, когда ему были предъявлены некоторые специфические обвинения, он начал всхлипывать и признался. Его исповедь длилась четыре дня, прерываемая слезными попытками объяснить свои действия.