— Моя тоже.
— Значит, мы в равном положении, Вэл.
— А внизу мы запишемся, как мистер и миссис Браун?
— Почему именно Браун?
— В каком-то детективе я читала что-то похожее.
— О’кей, будем Браунами!
— А если в аптечке не найдется капсулы с ядом?
— Не расстраивайся. Я прихвачу с собой этот чилийский стручковый перец, который ты так и не попробовала. Действует страшнее стрихнина…
2
Небеса. Авиалайнер компании «Сабена»
12 декабря 1977 года
«Колесница свободы…»
Почти половину полета до Парижа я безуспешно силилась вспомнить, откуда всплыла в моем сознании эта фраза. Как назойливый мотивчик шлягера, она буравила мозг и не давала заснуть. Видит Бог, если бы посольские ребята с развернутыми плечами уголовников, призванных на дипломатическую службу по путевке комсомола, предложили мне в аэропорту погрузиться в анабиоз и очнуться уже в Шереметьеве, под бдительным оком своих коллег, я бы скорей всего согласилась. Потому что нет ничего страшнее для одинокой женщины, чем сочетание замкнутого пространства и невеселых мыслей.
«Колесница свободы…»
Она была довольно изящной и даже красивой, эта колесница — длинная, как сигара, серебристо-алая «каравелла», словно созданная специально для того, чтобы приземляться в самом прекрасном городе на свете — Париже. Наблюдая первые два часа полета за пассажирами, читающими «Пари-матч», пьющими вино и коньяк, напропалую флиртующими со стюардессами или откровенно клюющими носами, я пришла к выводу, что и они в подавляющем большинстве были рождены на свет исключительно с той же целью.
Сама же себе я напоминала наспех сколоченную из фанеры и перевязанную бельевой веревкой посылку с сухофруктами, которую грузчики из советского посольства в Буэнос-Айресе передали бельгийской стюардессе, сурово наказав переправить ее в Москву бедным родственникам, страдающим авитаминозом. Впрочем, если отбросить метафоры, так оно и было.
Мой сосед, хмурого вида и неопределенного возраста носатый господин (такому носу позавидовал бы даже Сирано де Бержерак), был, по всей видимости, самым веселым попутчиком на свете: этот тип заснул мгновенно, даже не поздоровавшись, как только плюхнулся в соседнее кресло и пристегнул ремень. В принципе, учитывая тщетные поиски автора идиомы «колесница свободы», а также малосимпатичную внешность попутчика, такой ход событий меня вполне устраивал. Я продолжала предаваться своим размышлениям и, вполне возможно, уснула бы в конце концов, однако где-то на третьем часу полета включилось радио. На безукоризненном французском, причем с такой доверительностью, словно сообщала, что находится на третьем месяце беременности, стюардесса выдала информацию о том, что мы пролетаем над каким-то архипелагом. Под воздействием этого тона Бержераку, видимо, приснилось нечто очень интимное, ибо без всякого объявления боевых действий он вдруг начал с пугающей силой храпеть. Хоботообразный нос моего соседа трепетал, губы вибрировали, словно подключенные к электросети, а язык то и дело вываливался наружу.
Я поежилась. Храп незабвенного сэра Джеральда, спровоцированный двумя таблетками люминала, по сравнению с этим могучим оргазмом носоглотки казался чмоканьем грудного младенца, выронившего соску.
Я нажала кнопку вызова стюардессы.
— Да, мадам?
Своей красотой и свежестью, а главное, совершенно беззаботным выражением лица эта телка сразу же вызвала во мне глубокую неприязнь.
— У меня проблема, мадемуазель, — сказала я, дождавшись, когда сосед сделает короткую паузу для вдоха.
— Слушаю, мадам.
— Вы можете что-нибудь сделать с этим мсье? — я выразительно кивнула на Бержерака.
— Простите, мадам, я не поняла.
— Разве вы не слышите, как он храпит?!
— Слышу, мадам, но инструкция категорически запрещает нам без надобности будить пассажиров.
— А убить его нельзя? Или хотя бы оглушить до посадки?
— Увы, мадам, — улыбнулась стюардесса.
— Что же мне делать?
— Постарайтесь уснуть.
— Вы же видите, это невозможно даже теоретически!
— Но, мадам… — на красивом лице бельгийки промелькнуло что-то, отдаленно напоминающее работу мысли. — Я даже не знаю, чем вам помочь…