Если бы все эти жуткие манипуляции совершали мужчины, то даже старая дева из оленеводческого совхоза под Нарьян-Маром поняла бы: будут насиловать, причем с особой изощренностью. То, что в моей тюрьме дачного типа орудовали (хоть и с явно мужским напором) все-таки бабы, слегка обнадеживало. Однако не настолько, чтобы я могла полностью успокоиться.
Я не знаю, кто были эти женщины. Во всяком случае, в моей камере-люкс шуровали, конечно, не дипломированные столичные мастерицы с пергидрольными патлами из салона «Чародейка», расслабленные, шлюховатые, с обязательной парочкой знакомых грузин и постоянными контактами с московской фарцой. Скорее всего, я подверглась нападению сотрудниц спецподразделения КГБ под кодовым названием «Мама, это я!», где внешность советских граждан изменяли в тактических целях до полной неузнаваемости.
Три рослые молчаливые девахи, широкозадые и голубоглазые, что выдавало в них еще не окончательно подверженную алкогольной дегенерации «деревенскую косточку», работали молча, сосредоточенно и споро. Все мои попытки завязать хоть какую-то беседу наталкивались на односложные «ну», «ага» и «не-а!»
Справившись с кофточкой, старшая потянулась к застежке моего лифчика. Естественное желание протестовать растворилось где-то внутри меня сразу после того, как я взглянула в ее голубовато-красные — цвета замороженного бройлерного цыпленка — глаза. Сцепив зубы, чуть вздрагивая от напряжения, я наблюдала за тем, как старшая вьетконговка из КГБ отработанным движением сдернула с меня лифчик и оставила голой по пояс.
— Прошу, Валентина Васильевна, — тоном приказа произнесла она и кивнула на кровать. — Располагайтесь!
На всякий случай я решила не откликаться на это предложение и осталась в кресле.
— У нас мало времени! — нетерпеливо сказала старшая. — Велено же вам — располагайтесь!
Я молча подошла к кровати.
— Ложитесь!
— Зачем?
— Как зачем? — вскинула выщипанные бровки старшая. — Чтобы мы могли все сделать, вы должны лечь.
— А что вы собираетесь делать? — простодушно спросила я.
— Работать! — я отчетливо услышала восклицательный знак.
— Если вы, девушки, намерены провести криминальный аборт, то вам надо проконсультироваться с гинекологом из моей поликлиники…
Шутка получилась вяловатой. «Девушки» и бровью не повели. Дальнейшее происходило с той же стремительностью: меня повалили на кровать, накрыли по шею простыней, приказали закрыть глаза, чья-то рука, жесткая, как доска для разделки рыбы, стянула резинкой мои волосы, после чего насильницы сгрудились над моей головой и стали обмениваться совершенно идиотскими репликами, из которых я ничего не поняла:
— Штыречек влево и все дела…
— А подпорочка?..
— Какая к ебени матери подпорочка?! У ней же излучина на все ебло…
— Но так выйдет сяво…
— Зато стремно…
— А ежели квиточек вниз?..
— И что будет с седлом?..
Слушая весь этот бред, я вдруг вспомнила кое-что из далекого детства. Когда я училась в шестом классе, мама волоком потащила меня к дантисту. Три дня я терпела жесточайшую зубную боль, но не признавалась, боясь инквизиторского кресла с хромированными ручками. Наконец, когда анальгин перестал действовать и к ощущению непереносимой боли прибавилась тошнота, я капитулировала и буквально через час оказалась в кабинете какого-то мытищинского частника с русской фамилией и еврейской манерой произносить любую фразу на вопросительный лад. Он залез мне в рот двумя толстыми пальцами, что-то потрогал, что-то пошатал, после чего повернулся к ассистентке и сказал:
— Наверно, это-таки восьмерка?
— Наверно, — согласилась ассистентка.
— И как будем подходить?
— Зацепчиком?
— Зацепчиком? А если разминемся?
— Тогда лопаточкой.
— Лопаточкой? Ну конечно, лопаточкой! — обрадовался дантист и погладил меня по голове. — А ты чего притихла, девочка?
— Боюсь, — честно призналась я. — О чем это вы тут говорите? О какой еще лопаточке?
— Да вот она, смотри, — врач чуть не проткнул мой левый глаз стальной хромированной полоской с легким утолщением на конце. — Посмотри: ни одного острого края, ни одного крючка, ни одной иголки. Это будет совсем не больно, а?..
И действительно, вначале было совсем не больно. Он вложил лопаточку мне в рот, приставил ее к больному зубу и спросил: