— Визу-то как раз ты им дал.
— Я?!
— Ты же рассказал, как я заинтересовалась той трижды проклятой книгой, которую ты видел в Штатах. Причем, зная тебя, могу утверждать наверное: ты изобразил дело так, будто это я, змея подколодная, выпытывала у тебя все подробности до мелочей, а ты, агнец Божий, отбивался, как лев, и разве только чуть-чуть удовлетворил любопытство настырной бабы. Обычная, мол, история: шо вы, мужики, в самом деле?! Ну, размяк слегка, сболтнул лишнего… чего в постели не бывает… Так?
Он молчал.
— А потом тебя начали спрашивать. Задавать вопросы. А ты отвечал. Про мое вольнодумство и наивность, доверчивость и расхлябанность. Про мои любимые книги и духи… Они спрашивали тебя, что я думаю о советской власти, каков мой профессиональный уровень, часто ли прибираю в квартире, в какой позе предпочитаю трахаться, на что трачу деньги, как отношусь к своей маме-еврейке и к выезду на постоянное жительство в Государство Израиль…
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами и даже не пытался возражать. Я подумала, что когда-то он, наверно, был нормальным хорошим парнем, которому казалось, что эрудиция, открытая улыбка и приятная внешность — вполне достаточный для мужчины набор качеств, обеспечивающий продвижение вверх и безбедную жизнь в окружении высших чинов самого демократического общества в мире. А потом его начали просвещать, учить, наставлять, ненавязчиво втолковывать, что проблема нравственного выбора — выдумка буржуазных экзистенциалистов, что допуск наверх — это прежде всего награда за лояльность, а отнюдь не следствие деловых и профессиональных достоинств. Он оказался способным учеником и быстро понял, чего от него хотят…
— Так чего ты от меня хочешь?
— Помоги мне! Во имя всего, что было между нами, — помоги!
— Чего ты так испугался, дурачок? Ну, потратишь не песо, а гульдены. Какая разница?
— Со мной разговаривали…
— А-а… — я поймала себя на том, что смотрю на него как бы свысока: сочинение на тему «Со мной разговаривали…» я уже писала и даже успела схлопотать пару троек, а он — еще нет. — Это уже серьезнее. Кто же, милый, с тобой говорил?
— Я не могу сказать.
— И что тебе говорили, тоже сказать не можешь?
— Мне сказали, что в Амстердам я полечу вместе с тобой.
— Как мило! — я даже в ладоши захлопала, хотя моя зеленая тоска снова подступила к горлу. — А что ты имеешь против? Я всегда мечтала попасть с тобой за границу. Вместе — в Амстердам… Слушай, может, ты им и об этой мечте рассказал и они решили поощрить тебя за победы на идеологическом фронте?
— Зачем?
— Что зачем?
— Зачем ты туда летишь?
— А тебе не объяснили?
— Он сказал, что дальнейшие указания я получу на месте, в Амстердаме…
— Слушай, а какое у тебя звание?
— Что?.. — он оторвался от своих раздумий и вскинул голову.
— Ты у них лейтенант или капитан?
— Не пори чушь!
— Тогда по какому праву он дает тебе указания?
— А тебе?
— Я сделала глупость.
— А я сделал ее еще раньше…
20
Барселона. Отель «Глориа»
29 декабря 1977 года
Я лежала на монашеской кровати, закинув руки за голову, и занималась тем, что грубо нарушала данное себе слово, — думала о Юджине.
Я не знаю, кто именно создал человека. Все называют его Творцом, но это слишком абстрактно. А я бы очень хотела увидеть Его в реальной жизни и посмотреть Ему в лицо. Ибо всегда подозревала, что в великий момент создания человека, когда Он занимался конструированием мозга, Его кто-то или что-то отвлекло. И Он что-то перепутал. Или недоделал. Или перестарался. Как бы там ни было, а с мозгами у человечества постоянно возникают серьезные проблемы. Непоследовательность наших поступков, их алогичность и непредсказуемость, — все оттуда, от этой ошибки. Ну скажите, почему, выпроводив за дверь своего вконец обезумевшего от страха редактора и завалившись на кровать, я, вместо того чтобы еще раз просчитать ситуацию, стала думать о Юджине? Хотела отвлечься от тяжелых мыслей? Тревожилась за него? Просто соскучилась?..