Потом уже я поняла, что именно сидело в моем перегревшемся от нагрузок подсознании. Я еще в самолете никак не могла отделаться от ощущения, что вся эта история с Ван Гогом, таинственным изменением маршрута, странная встреча с бывшим возлюбленным и особенно таинственность и телеграфная манера поведения Матвея Тополева, который за бугром стал еще гаже, чем дома, — все это каким-то непостижимым образом связано с Юджином. Я чувствовала это на уровне обычной бабской интуиции — только чувствовала, а выразить и объяснить себе не могла. Мне хотелось одновременно жить, сдохнуть, увидеть маму и прикоснуться к лицу Юджина.
…Тополев позвонил часов в десять вечера, когда я уже начала надеяться, что он повесился.
— Валентина Васильевна? — его голос звучал абсолютно пусто, без оттенков.
— Так точно!
— Через пять минут внизу, у входа в отель.
— С вещами? — поинтересовалась я.
Он вздохнул и повесил трубку.
Его белый «вольво» стоял с работающим мотором прямо у дверей отеля. За те часы, что мы не виделись, Тополев опять преобразился, сменив столь несвойственную ему личину ушлого репортера на солидный облик деятеля международной общественной организации, находящегося с официальным визитом в дружественной стране. На нем была пасторская черная шляпа, изящное черное пальто, из-под которого выглядывал консервативный шарф белого шелка. Интересно, где они доставали все эти умопомрачительные шмотки? Неужели в КГБ была специальная костюмерная, как на «Мосфильме»? Мне просто не хотелось верить, что весь этот шпионский вензебур — от хипповых джинсов с дырами на коленях до опереточных смокингов с лампасами и атласными лацканами — контора Великого Пожирателя Фруктов приобретала на деньги тех, кто их, то есть фрукты, выращивал.
Я села в машину и с интересом оглядела Тополева. Обе его руки, лежавшие на руле, были затянуты в лайковые перчатки, а белое невыразительное лицо свидетельствовало о полнейшей отчужденности. Ни дать ни взять — Ф. Д. Рузвельт на Ялтинской конференции.
— Вы что, женились, пока я в отеле вещи раскладывала? — спросила я вместо приветствия.
— Ваше чувство юмора, если вы считаете его оружием, — Тополев нажал педаль газа и плавно тронул машину с места, — необходимо периодически чистить и смазывать…
— Мы едем в ресторан? — поинтересовалась я тоном светской шлюхи.
— У вас что-то с ориентацией, Валентина Васильевна, — выцедил Тополев. — В данный момент с вами работает КГБ, а не ЦРУ.
— А что, КГБ уже не водит своих агентов по ресторанам? Режим экономии? Стране необходимо срочно закупить зерно в Канаде? Коко Шанель поднял цены на смокинги?..
— Я устал от вашей болтовни, Мальцева.
— Виновата, ваше высокоблагородие! — гаркнула я с такой силой, что Тополев поморщился. — Херню спорола-с!..
В интеллигентной беседе время пробежало быстро. Я даже удивилась, когда Тополев перегнулся через меня, открыл дверцу и предложил выйти вон.
Оказавшись на тротуаре, я огляделась. Улица как улица. Газовые фонари, роняющие зыбкий, желтоватый свет, два ряда невысоких двухэтажных домов по обе стороны. Черепичные крыши. Патио. Тарелочные антенны. Заросли кустарника вместо ограды. На добротно сделанной калитке, у которой Тополев запарковал свой «вольво», была прибита медная табличка с надписью «D-г Hesus Xavier de la Uriga».
— Неужели чтобы упрятать меня в психушку, надо было лететь в Барселону? — почему-то шепотом поинтересовалась я. — В Москве все койко-места уже заняты?
— Это место напомнило вам институт Сербского? — спросил Тополев, уверенно открывая калитку и пропуская меня вперед.
— Ну, если Хесус Ксавьер де ла Урига действительно доктор и мы идем в гости именно к нему, значит, он, учитывая наши индивидуальности, должен быть либо психиатром, либо гинекологом.
— Успокойтесь, услугами этого доктора пользуюсь только я.
— Значит, гинеколог.
— Почему? — Тополев вдруг остановился. — Ну почему именно гинеколог?
— Потому что вместо головы у вас, Тополев, как раз то самое место, которое женщины показывают исключительно медикам этого профиля…
Матвей тяжело засопел и позвонил в резную дверь с узким, похожим на бойницу, стеклянным окошечком.
Открыл нам явно не хозяин. В его лице не было буквально ничего от потомка древнего кастильского рода де ла Урига (если таковой вообще существовал в природе), а как раз наоборот, — моему вниманию предстали строгие, затянутые на все портупейные ремни, черты скуластого, чисто выбритого лица с копилочными прорезями бесцветных глаз. Любой русский человек (даже с примесью еврейских кровей) мог бы по этому лицу, как хиромант по ладони, воссоздать каждый из трехсот лет татаро-монгольского ига.