— Ты в этом уверен?
— Я ж не дурак, Валя!
— А если не дурак, то постарайся понять: мне нечего сказать тебе!
— Вот как! — он отбросил газету и уставился на меня злыми невыспавшимися глазами. — Мы всегда были союзниками. Почему бы нам ими и не остаться, а? Ну, хотя бы в этой идиотской поездке?
— Потому что есть вещи, о которых не принято говорить…
— Тем более в присутствии посторонних, — хмыкнул облаченный в форменный пиджак проводника Витяня, стремительно откатив дверь купе и встав в образовавшемся проеме, как персонаж из фильма ужасов…
27
Поезд Амстердам — Волендам. Вагон номер 4
Ночь с 30 на 31 декабря 1977 года
— Ну что? — весело осведомился мой однокашник, закрывая изнутри дверь купе и усаживаясь рядом с редактором. — Помнишь картину Репина «Не ждали»?
— В Голландии у меня больше Рембрандт на уме, — сказала я в тон, хотя в груди все сжалось. — Картина «Ночной дозор».
— Был дозор да вышел! — Витяня безмятежно улыбался, и только глаза его, неподвижные, с каким-то стальным отблеском, подсказывали, что внутренне он напряжен почти так же, как я.
— Кто это? — спросил редактор, больше, чем неожиданным появлением Мишина, удивленный искусствоведческим зачином нашего разговора.
— Валентина, представь меня своему знакомому, а то нехорошо получается…
— Перебьешся, сдувальщик несчастный! — я повернулась к редактору и тихо сказала: — Выйди, пожалуйста, на пару минут в коридор. Нам тут с товарищем потолковать надо…
— Э-э, нет! — игриво воскликнул Витяня. — Никуда этот господин отсюда не выйдет! В коридоре сквозняки, ненароком насморк подхватит. Такого удара по нашей молодежной журналистике я себе не прощу…
— Послушайте, — скрипучим голосом процедил мой спутник, — какого черта…
— Заткнись, срань! — внятно произнес Витяня и сделал неуловимое движение локтем. Настолько быстрое, что я его не увидела, а только ощутила по шевелению воздуха. Редактор всхрапнул, закатил глаза и обмяк.
— Ты что натворил, урод?! — на мгновенье мне показалось, что мой шеф не дышит. Я было рванулась к нему, но Витяня бесцветно сказал:
— Сиди, Валя. Ничего с ним не будет. Очухается…
— Когда-нибудь, Мишин, я тебя убью, — тихо пообещала я.
— А до тех пор, — подхватил Витяня, — давай пообщаемся.
— Приспичило?
— Так не дают же поговорить нормально, — проворчал он. — Толкуй тут с каждым…
— Ты и проводника тоже?.. — от страшной догадки у меня перехватило дух.
— Что «тоже»? И при чем здесь проводник?
— А с кого ты форменку снял?
— В магазине купил. На гульдены. Я уже большой, Мальцева, пирожки не ворую. А вот другого твоего дружка я таки точно снял…
— Как снял? На пленку?
— Ну! — кивнул Витяня. — Теперь его фотка украшает загранпаспорт туда! — он выразительно поднял глаза к потолку.
— Ты о ком? — едва шевеля губами, спросила я. Внутри у меня все похолодело.
— Не знаю. Знакомиться времени не было. Купе в этих вагонах маленькие, темные, не то что у нас… Только за горло схватить успел — тут же пришлось прощаться. Маленький такой, узкопленочный весь…
— Батый?
— Или Мамай, — пожал плечами Мишин. — Какая разница?
— Так это ж твой дружок, Витяня, а не мой! — осознав, что с Юджином все в порядке, я откинулась на спинку кресла. — Из твоей неповторимой конторы, чтоб она сгорела дотла!
— Да ты не переживай, — театрально вздохнул он, — на Лубянке их еще до хрена!.. И давай общаться, времени не так много…
— Что тебе нужно на этот раз?
— Хочу передать кой-какие инструкции.
— Не мог до гостиницы дотерпеть?
— Опасно. Матвей-то говнюк, но хитрован, да и ребята с ним — не промах. Может не остаться времени для маневра. А мне, как назло, нужно слегка поманеврировать. Вот ты мне и помоги…
— Витяня, ты форменный кретин! Они за твоей головой сюда прилетели. А ты, вместо того чтобы рвануть куда-нибудь в Антарктиду, к пингвинам, шныряешь буквально у них под носом…
— Сейчас пообщаемся — и рвану, — спокойно пообещал он. — Ты, Валя, только послушай меня внимательно. Это ведь касается и тебя. Так вот… — Мишин без спроса вытянул сигарету из моей пачки и закурил. — Разговаривать со мной коллеги мои сердечные не собираются. Их ведь как обучали: враг на мушке — ушки на макушке — пиф-паф и в дамки…
— Можно подумать, что тебя учили гладью вышивать, — буркнула я.
— Стало быть, увидев меня, — продолжал Мишин, словно не заметив моей реплики, — они с ходу начнут палить. И знаешь почему?