Кстати, в тот момент я не играла в неистовство. Я вообще ни во что не играла. К этому времени мой моторесурс, по выражению Витяни, был уже полностью выработан. Просто мне на самом деле было страшно наблюдать, как постепенно и навсегда выбывают из этого ужасного новогоднего хоровода живые люди — пусть отвратительные мне, чужие, с холодными, словно раздевающими глазами, но живые еще! Краем глаза я заметила, что оба обалдуя прекратили обшаривать номер и изумленно уставились на меня.
— А ну заткнись, блядь! — гаркнул Тополев так, что закачались подвески на люстре. — Закрой свой поганый рот, курва жидовская!
— Матвей, ты просто неотразим! — я демонстративно похлопала в ладоши, словно услышала полный изящества и блеска светский каламбур. — Поистине, ты открываешь моим близоруким жидовским глазам недосягаемые глубины русской интеллигентности. Если вас не затруднит, гражданин подполковник, еще раз про жидов, пожалуйста, но со второй цифры, если можно…
Он выхватил пистолет — тот самый, от которого я помогла ему освободиться еще несколько часов назад, — и в полтора шага очутился у моего дивана. Приблизив ко мне свои желтые глаза, Матвей поднес тяжелый черный ствол почти к кончику моего носа и хрипло сказал:
— Я повторю, тварь! Можешь не сомневаться, что повторю, а потом поставлю точку. Последнюю. Смотри, курва! — Тополев сделал неуловимое движение, раздался легкий щелчок, и мне на живот упала черная пистолетная обойма. — Смотри, проклятье моего народа! Смотри внимательней и считай!..
Торопливо, словно наркоман, который никак не может справиться с трясучкой перед долгожданным ширяньем, он выщелкнул из обоймы девять блестящих патронов.
— Пятью я накормлю твоего друга. Как в евангелии! А остальные, Мальцева, — твои! Личные! Наешься досыта!
— Дубина стукаческая! — тихо сказала я не шевельнувшись. — Ты сам и есть проклятье своего несчастного народа. Потому что людей кормят не патронами, а хлебом.
— Так то людей, Мальцева! А ты — нелюдь!.. — и, обернувшись к одному из подчиненных, он коротко бросил:
— Свяжи ее, Аркадий!
31
Волендам. Отель «Дам»
31 декабря 1977 года
«И чему только их не учат! — с закипающими слезами обиды думала я, безуспешно пытаясь ослабить грубо давящую на кисти, толстую и шершавую — явно советского производства — веревку. — Стрелять, водить машину, допрашивать, носить смокинг, подкладывать взрывчатку, ломать кости, говорить комплименты, красть живых людей, бить по лицу, связывать женщин… А интересно, были ли у них в школе дневники успеваемости?»
Я представила себе, как здоровенный пердила Аркадий, только что связавший мне руки, стоит, понурив голову, перед преподавателем актерского мастерства в Высшей школе КГБ, а тот говорит ему: «За выражение лица „озадаченный дебил в нестандартной ситуации“ ставлю четыре балла». Представила — и, несмотря на всю незавидность своего положения, прыснула.
Тополев, сидевший за столом с уцелевшими легионерами и вполголоса обсуждавший с ними тактические планы дальнейших розысков Мишина, неодобрительно скосился:
— Что это мы так развеселились, Мальцева?
— Некролог сочиняем, гражданин подполковник! — отрапортовала я с готовностью старосты класса.
— Собственный, надеюсь?
— Не угадали, гражданин подполковник. Ваш.
— И за что такая честь? — пробормотал он, рисуя что-то на листике бумаги.
— Впрочем, Матвей, твой некролог давно написан… — очень уж мне хотелось, чтобы этот мерзавец чувствовал себя так же уютно, как я — со связанными руками и отчаянно чесавшимся носом. — Анекдот был такой, может, тебе кто на Лубянке рассказывал… Приходит как-то грузин в Мавзолей Ленина — Сталина — это еще до XX съезда было — смотрит внимательно на двух вождей мирового пролетариата и спрашивает друга: «Слушай, Гиви, а кто это рядом с нашим великим Сосо лежит?» Гиви подумал и отвечает: «А это его орден Ленина»…
Аркадий-вязальщик заржал.
— Так вот, Тополев, именно в таком качестве ты и будешь лежать рядом с Витяней Мишиным. Правда, на орден Ленина твое мурло вряд ли потянет, но за значок отличника просвещения в темном царстве сойдешь запросто…
Тополев пожал плечами.
— Ты уверен, что следов на снегу не было?