— Женщины.
— Мышьяк.
— Помогает?
— При вскрытии врачи обычно утверждают, что средство надежное.
— Держи, это тебе вместо мышьяка… — Юджин повернулся, приподнял с тумбочки небольшой, похожий на табуретку с короткими ножками полированный столик, заставленный разнокалиберными блюдцами, розетками и чашками, и аккуратно установил его где-то на уровне моего живота.
Если вам известно понятие «ступор», то именно оно полностью описывает мою реакцию.
— Юджин! — вскричала я дурным голосом. — Что это?
— Это? — он почесал в затылке. — Кофе, апельсиновый сок, гренки, джем, масло, сливки…
— Я хочу открыть тебе страшную тайну.
— Знаю: ты не девица.
— Ну, во-первых, ты хам. А во-вторых, я видела это только в кино!
— Что «это»? Апельсиновый сок?
— Завтрак, который подают женщине прямо в постель, дурачок!
— Ты меня разыгрываешь, Вэл?
— А ты хочешь сказать, что в Америке все мужчины с утра приносят женщинам завтрак в постель?
— Такой информацией я не располагаю.
— Будешь завтракать со мной?
— Давай обменяемся страшными тайнами.
— Знаю: я у тебя первая женщина в жизни.
— Эта тайна сокровенная, — улыбнулся Юджин. — А страшная заключается в том, что пока ты спала, да еще и храпела, я вдруг почувствовал ужасный голод и успел перекусить.
— Ну и зря! — я отпила обжигающий кофе и почувствовала, как все в моей голове окончательно становится на место. — Я бы тебе бутерброд сделала.
— Действительно, зря, — кивнул Юджин. — Но кто мог предположить, что ты на это способна?
Я швырнула в него туго скрученную салфетку, промахнулась и в считанные секунды уничтожила все съестное.
— Сигарету?
— Если ты останешься таким же хотя бы три месяца, то — клянусь! — я нарисую тебя в виде иконы, повешу в укромный уголок и буду бить тебе поклоны каждое утро.
— И каждую ночь.
— Не святотатствуй. Ночь — время греха, а не молитв.
— Ты наелась?
— О да!
— Еще сигарету?
— Спасибо, достаточно.
— Хочешь в душ?
Я вдруг ощутила едва уловимый укол тревоги.
— За то время, пока я спала, что-то случилось, Юджин?
— Почему ты так решила?
— Что?
Он аккуратно поднял поднос, положил его на тумбочку и присел на край моей кровати.
— Нам надо поговорить.
— Говори.
— Что ты собираешься делать?
— Сейчас?
— Вообще.
— Ну… — в этот момент до меня дошло наконец, почему я почувствовала тревогу: Юджин был, что называется, при полном параде — в костюме, галстуке и начищенных до блеска коричневых туфлях. — Почему ты спрашиваешь?
— Мы должны кое-что определить, Вэл. Домой тебе возвращаться нельзя. Надеюсь, ты понимаешь это?
— Понимаю, но не принимаю.
— Еще раз, пожалуйста.
— Я не могу не вернуться домой, милый. У меня — если помнишь, я тебе об этом уже говорила — есть мама. Она одна, она стара и абсолютно беззащитна. Если я не вернусь в Москву, ее просто сгноят.
— Если ты вернешься, вас сгноят вместе! — эту фразу Юджин сказал в точности тем же тоном, каким торговался накануне с Витяней. — Ты многое испытала и через многое прошла, Вэл. И я уверен, что в данный момент в тебе говорят эмоции, а не разум. Тебе нельзя возвращаться в Москву. Ты — вне игры, понимаешь? Ты просто не сможешь объяснить там, на Лубянке, что же все-таки произошло с Тополевым и его людьми, не говоря уж о твоем редакторе, и после всего этого остаться в живых. Тебя уничтожат, Вэл.
— Вначале им надо доказать, что я имею хоть какое-то отношение к этим играм… — конечно, я понимала, что он прав, и спорила больше для того, чтобы убедить себя. — Ты же сам сказал, что свидетелей — живых свидетелей — не осталось. Никто не сможет подтвердить или опровергнуть обвинения против меня.
— Это наивность, Вэл! — Юджин резко встал, пересек комнату и подошел к двери. — КГБ — не суд, даже не советский суд. Им плевать на презумпцию невиновности, им ничего не придется доказывать. Им будет вполне достаточно того, что ты вернулась. Тебя выпотрошат, как рыбу, и выбросят на съедение кошкам. Вот и все перспективы, Вэл. Возвращение в Москву — настоящее самоубийство, неужели ты сама не понимаешь?
— Но тогда вместо меня они возьмутся за маму.
— Сколько ей лет?
— Будет шестьдесят…
— Она прожила свою жизнь… — тихо сказал Юджин. — Уверен, она бы сказала тебе то же самое.
— Как ты можешь? — крикнула я, чувствуя, как что-то вязкое и противное застряло в горле и мешает дышать. — А если бы речь шла о твоей матери? Разве ты оставил бы ее одну, без защиты, без убежища?! Ты просто не знаешь, что…