— Нет, нет, — улыбнулся он. — Я говорю не о физической усталости.
— Все очень просто, Юджин: я хочу домой. К маме. Надеюсь, это желание не кажется вам противоестественным?
— Ну хорошо, на сегодня хватит, — он захлопнул блокнот, аккуратно завинтил колпачок авторучки и, видя, что я по-прежнему сижу в кресле, вопросительно уставился на меня:
— Вы что-то хотите сказать, Вэл?
— Спросить.
— Слушаю вас.
— Скажите, а эти люди… Ну, те, кого… — я старалась выразиться как-нибудь поделикатнее.
— Вы спрашиваете о тех, кто погиб на вилле?
— Да. Они были вашими друзьями?
— Они были моими коллегами, Вэл, — Юджин вдруг встал во весь рост, и я впервые по-настоящему увидела, как он высок. Наверно, в студенческие годы играл в баскетбол. — А один из них был моим близким другом…
— Кто? — почувствовав, что мое горло словно обложили наждачной бумагой, я потянулась за стаканом и допила несколько капель, сиротливо перекатывавшихся на дне.
— Тот самый… — Юджин как-то криво усмехнулся и посмотрел куда-то поверх моей головы. — Тот самый парень в очках, который, по вашим словам, чуть не влепил вам пулю в лоб.
— А что, не влепил бы?
— Никогда! — американец потряс головой, словно отгоняя наваждение. — Никогда, Вэл! Вы не знали его, не знали мир, в котором он рос, жил, любил… Я не представляю себе, что вам рассказывали об Америке. Именно вам — не советскому обществу, согласно догмам которого все мы, американцы, являемся лютыми врагами СССР и живем с одной мыслью: разложить его идейно, а потом уничтожить ракетно-ядерной атакой… Нет, лично вам, журналистке Валентине Мальцевой, попавшей в очень грязную историю. А нас, американцев, учили тому, что высшая ценность на земле, по сравнению с которой ничто все золото Форт-Нокса, — это жизнь человека. Наша с вами жизнь, Вэл. Он никогда не выстрелил бы в вас. Выстрелить в человека, который ничего тебе не сделал, который поднял руки и смотрит тебе в глаза, может только бестия, загнанный зверь. Ник не был зверем, уж поверьте. Мы учились с ним в одной школе и даже любили одну девушку. И именно я сообщил ей о смерти Ника…
— Эта девушка — ваша жена?
— Нет. Вдова Ника.
Я смотрела на Юджина словно зачарованная, не в силах ни говорить, ни молчать, ни плакать.
— А почему вы спросили о нем, Вэл?
— Боюсь, что эта картина будет преследовать меня до самой смерти. Я хотела бы никогда не вспоминать эту ужасную крышу и его лицо, и кровь, но как убийца, которого тянет на место преступления, все время возвращаюсь к тому дню.
— Думаю, не стоит так расстраиваться. В конце концов, не вы его убили.
— Не я…
— Ну и довольно! — Юджин подошел ко мне и протянул руку. — Спасибо вам.
— За что?
— За Ника.
— Завтра вы будете опять меня допрашивать?
— Скажем так: я хотел бы возобновить нашу беседу.
— График прежний? Двенадцать часов?
— Возможно, — как-то по-мальчишески улыбнулся Юджин. — Но обещаю вам, что по крайней мере часть нашей беседы пройдет в более непринужденной обстановке.
— Вы намерены вести допрос под песни Элвиса Пресли?
— Я намерен пригласить вас в ресторан…
35
Буэнос-Айрес. Дом без адреса
9 декабря 1977 года
Это был очень странный и, по всей видимости, старый дом. Просторная планировка, добротная мебель начала века, обитая мягкой тканью с тривиальными цветочками и ягодками, затейливые завитушки на карнизах дверей и бордюрах, окаймлявших высокие белые потолки, и, особенно, до блеска начищенные медные ручки, крупные, изящно изогнутые и, как сказал бы нынешний дизайнер, нефункциональные — все это чем-то напоминало мне Львов, где я гостила однажды на каникулах.
После двух суток пребывания в этой комфортабельной тюрьме мне было трудно судить об истинных размерах дома, не говоря уже об убранстве комнат, которых здесь должно было быть не меньше тридцати. Пока же я тщательно обследовала свои апартаменты — огромный сорокаметровый зал, в который, видимо, при пожаре снесли всю имевшуюся в доме мебель, а потом забыли расставить по местам. Я вспомнила конспиративную виллу и тут же поняла, почему эта огромная неуютная комната сразу показалась мне знакомой: то же нагромождение диванов, пуфиков, этажерок, кресел-качалок, стенных шкафов, трельяжей с потускневшими зеркалами, то же ощущение некогда царившей здесь, но утраченной, вероятно, навсегда атмосферы первоначального благородства, перекупленной через подставное лицо за твердую валюту. Стиль ЦРУ.