Не без усилий отодвинув металлическую задвижку, я увидела перед собой белое лицо без морщин и возраста, словно вставленное в черную раму капюшона. Вне всякого сомнения, передо мной была женщина, хотя в первый момент этот факт меня больше встревожил, чем порадовал. Прежде всего — и это бросалось в глаза сразу — моя ранняя посетительница была явно чем-то недовольна. Ее губы были плотно и непримиримо сжаты, а черные — под стать ризам — глаза напоминали своим выражением глаза матери на известной картине Ф. Решетникова «Опять двойка». У меня появилось чувство, что, еще ничем не провинившись перед этой строгой дамой, я должна в чем-то оправдаться.
Обожаю такие ситуации!
— Вы наша ночная гостья… — сообщила сестра Анна на очень хорошем французском, явно свидетельствовавшем о ее иностранном, не местном происхождении.
— Да, мадам, это так.
— Называйте меня «сестра».
— Да, сестра, — мне очень не хотелось ссориться с утра.
— Вы верующая? — спросила она тоном незабвенного Матвея Тополева.
— Как вам сказать…
— Скажите как есть.
— Нет, я не верующая.
— Значит, к заутрене вы не выйдете?
— Значит, так.
— А где будете завтракать?
— Если можно — на свежем воздухе.
— Здесь не ресторан, сестра.
— Я уже это заметила.
— Принести вам еду в келью или разделите трапезу с другими сестрами?
— Если можно, в келью.
— Хорошо, — сестра Анна сжала губы еще плотнее: копилочная прорезь на моих глазах превратилась в отрезок суровой нитки. — А пока вам придется надеть вот это, — она кивнула на стул.
— Хорошо, сестра.
— Кроме того, вам надлежит знать и соблюдать наши правила.
— Какие именно, сестра Анна? — эта карга начинала действовать мне на нервы, однако я решила терпеть, утешая себя мыслью, что такую же стародевичью стервозность она наверняка проявляет в отношении любого постороннего.
— Прежде всего, вы не должны ни с кем разговаривать.
— Ни с кем?
— Кроме меня.
— Хорошо, сестра.
— Кроме того, вам нельзя гулять по монастырю.
— Договорились.
— И еще вам нельзя…
— А встречи с родными и передачи с воли мне будут разрешены? — перебила я мою наставницу.
— Что? — не тронутые пинцетом кустистые брови сестры Анны медленно поползли вверх.
— Знаете, сестра, у меня была нелегкая ночь, — тихо и очень доверительно сообщила я рясоносной жандармессе. — Если можете принести какую-нибудь еду — принесите. Не можете — тоже переживу. Но в любом случае прошу вас впредь не испытывать мое терпение: свой первый срок я отсидела за глумление над телом одной престарелой девственницы…
Видимо, я очень основательно напугала сестру Анну, ибо, постучавшись ко мне через несколько минут и получив разрешение войти, она без лишних комментариев поставила на низкий столик маленький поднос с какой-то едой и вознамерилась тут же смыться. Однако я остановила ее:
— Послушайте, сестра, мне нужно поговорить с вашим… — я вдруг замялась, толком не зная, как, не задев эту благочестивую грымзу, назвать человека, столь гостеприимно принявшего меня ночью.
— …со святым отцом? — голосом принцессы Турандот прошептала сестра Анна.
— Да, именно с ним.
— Но святой отец не разговаривает с монахинями.
— Я не монахиня.
— Он вообще не разговаривает с женщинами.
— Еще как разговаривает! — ответила я с цинизмом профессиональной проститутки, направленной в монастырь на принудительные работы. — На шестнадцати языках! И пишет!
— Да вы!..
Чувствуя, что она готова разразиться очередным букетом инструкций, я решила заставить ее закрыть поддувало:
— Послушайте, сестра! Мы с вашим святым отцом находимся на разных концах возрастной амплитуды, и мне от него ничего, кроме умного слова, не нужно. А ему от меня — и того меньше. Это во-первых. Во-вторых, мы уже были представлены друг другу нынешней ночью, так что его принципам ничего не грозит. В-третьих, залогом его нравственной целостности является моя врожденная ненависть ко всему, что бреется и отращивает усы. Скажите только, что я его с нетерпением жду. Хорошо?..
Не удостоив меня ответом, сестра Анна, задрав подбородок, покинула келью.
Потратив несколько секунд на выбор: что сделать раньше — позавтракать или облачиться в черный балахон? — я остановилась на первом и принялась за безвкусную овсяную кашу и чуть теплое какао, на которое явно пожалели молока и сахара. Когда я сделала последний глоток, в дверь постучали в третий раз.