— Я буду жить в этом отеле? — это были мои первые слова за всю многочасовую дорогу из Вены в Женеву.
— Да, Вэл.
— С тобой?
Он молча покачал головой.
— Долго?
— До завтра.
— До завтра, — механически повторила я, не понимая сути сказанного.
— Тебе здесь будет уютно, дорогая, — он наклонился и легонько прижал меня к себе. — В этом отеле когда-то останавливались Байрон и Ференц Лист…
— Будет о чем рассказать в Москве, — пробормотала я и толкнула тяжелую, резную дверь.
В очень красивом номере, обставленным с несколько тяжеловатым вкусом, я провела худшие восемнадцать часов моей жизни. Одна, наедине со своими мыслями и без всякой надежды на будущее.
Юджин появился на следующий день, после двух. На нем была все та же куртка, в которой он встречал меня в Вене, а глаза от недосыпания стали совсем маленькие и все время слезились.
— Где ты был?
— Работал.
— Почему ты не пришел вчера? Почему оставил меня ночью одну?
— Я не мог.
— Я тебе верю.
— Спасибо.
— Мы успеем пообедать вместе?
— Не думаю… — он взглянул на часы. — Через несколько минут нам надо уходить.
— Туда?
— Туда…
Мы стояли у широкого окна «Angleterre», повернувшись друг к другу — одетые, какие-то потерянные, готовые по первому же сигналу спуститься на лифте вниз. Он держал мое мокрое лицо в ладонях и тихо, почти шепотом, повторял:
— Не плачь. Пожалуйста, Вэл, не плачь… Ну не плачь же!..
— Я боюсь, Юджин, мне очень страшно.
Господи, как хотелось мне в те минуты заставить себя быть сильной, спокойной, как мечтала я проститься с ним с улыбкой настоящей женщины, — красивой, гордой, уверенной в себе, ироничной даже на эшафоте, даже когда она растерзана, когда проиграла все, что только можно проиграть, когда все простыни пошли на белые флаги капитуляции, кроме одной, единственной, на которой она любила и продолжала любить до последнего вздоха… Но из моего пересохшего от напряжения горла исторгалось лишь бессвязное бормотание:
— Я знаю, знаю, ты веришь, что все кончится хорошо… Ты должен в это верить, конечно… Я знаю, что ты все сделаешь для этого… Прости меня за мое поведение в машине… Я дура… Понимаешь, милый, мне нельзя к ним… Вообще нельзя… Они меня сгноят. Они уже сгноили меня, превратили в ничто, размазали по стене… Только ты… Только ты, миленький мой… Ты единственный, ради кого стоит цепляться за эту поганую жизнь. А сейчас и тебя не будет… Зачем же мне все это? Скажи, Юджин, зачем?! Мы с тобой одни, как ты этого не понимаешь? Только я и ты, ты и я… Все остальные — враги… И мои поганцы с партбилетами, и твои снобы с сигарами… Аналитики… Наблюдатели… Боссы… Председатели… Почему они жируют, командуют, повелевают, а страдаем мы? Почему, милый?! Кто мы для них? Пешки, камешки, человеческий материал. Они нами играют, манипулируют, жертвуют… Так давай уйдем от них! Прямо сейчас, а? Спрячемся где-нибудь… Нам ведь не много надо — только бы вместе!.. Ну?! Что ты молчишь, Юджин? Разве я не права?
— Ты права, — прошептал он. — Ты права, Вэл. Мы уйдем от них, обещаю тебе!
— Когда?
— Пусть все кончится…
— Это никогда не кончится! — крикнула я. — Ни-ког-да! Пока существуют интересы национальной и государственной безопасности, никому не будет дела до двух людей из плоти и крови, которым наплевать на все стратегические тайны, на все их секреты, на всю это херню собачью, которая слезинки моей не стоит! Мы ведь мечтаем только об одном: быть вместе. Без претензий, без жеманства, без политического или идеологического гарнира — просто быть вместе. И они не оставят нас в покое. Хорошо, пусть ты прав, пусть меня отобьют, вернут, вытащат из-под ножа этого очкастого упыря… А что потом? Мы уедем с тобой в Америку, а там меня будет курировать уже ЦРУ, да? Президент вместо генерального секретаря? Директор вместо председателя? Демократическая партия вместо коммунистической?..
Коротко звякнул телефон. Юджин снял трубку и буквально через секунду, не сказав ни слова, положил ее на рычаг.
— Пора? — я вытерла слезы и попыталась изобразить на лице улыбку.
— Пора, Вэл…
Под широким бетонным козырьком отеля стояла длинная американская машина с затемненными стеклами. Рослый мужчина в коротком полупальто и в зеркальных солнцезащитных очках сдержанно кивнул Юджину, потом распахнул заднюю дверцу и негромко сказал по-английски:
— Прошу вас, мэм!
Сквозь тонированные стекла автомобиля я смотрела на уменьшающуюся фигуру Юджина в одном свитере, одиноко примостившуюся у бетонной опоры козырька, и молча глотала слезы. В такой ситуации нормальные женщины утешают себя тем, что, несмотря ни на что, их любят. Меня же это обстоятельство просто убивало. Лучше бы меня ненавидели…