Для меня же это явилось азбучной истиной, тем более что моя квартира, которую я занимал в помещении ТАСС, находилась как раз над кабинетом Ш.
Никаких сомнений у меня уже не оставалось, но мои моральные унижения на этом не кончились. Мне предстояло выполнить еще одно задание офицера безопасности, направленное как бы против Ш., но на самом деле против меня.
На столе у хозяина кабинета лежала стопка визитных карточек его японских знакомых, которую я должен был незаметно взять, отвезти в резидентуру, отдать там другому работнику управления «К», который их скопирует на ксероксе, и в тот же день вернуть на прежнее место и в том же порядке, в каком они там лежали.
Я положил карточки в конверт, спрятал их в карман и отправился с инженером резидентуры в посольство, где мы холодно распрощались…
Вся эта комедия с карточками была затеяна ради того, чтобы усыпить мою бдительность, убедить меня в том, что офицера безопасности интересую вовсе не я, а Ш. Но для чего тогда потребовался приезд в ТАСС технического специалиста резидентуры?..
Видимо, для того же. Если я снова его увижу в ТАСС, причем неподалеку от своей квартиры, я сразу же должен буду решить, что он ставит технику подслушивания пресловутому Ш., а не мне.
В общем, настроение мое испортилось. Я ощутил чувство страха. Особенно оно усугубилось тогда, когда буквально через день после визита инженера один из корреспондентов-разведчиков вдруг пригласил меня к себе в гости.
Причем без всякого повода, а просто так, подошел вдруг ко мне в резидентурском коридоре и бесцветным голосом произнес:
— Приходите к нам всей семьей вечером, а? Вы Давно у нас не были…
Лицо же его при этом было вовсе не жизнерадостным, а, наоборот, хмурым.
«Значит, на вечер нас хотят удалить из квартиры, чтобы поставить технику!» — решил я.
Среди сотрудников резидентуры у меня было несколько друзей, с которыми я сблизился еще в Москве, когда совсем молодым лейтенантом пришел в штаб-квартиру разведки. Они были на несколько лет старше и оказывали мне покровительство, давали полезные советы. Такие отношения между старшим и младшим сохраняются обычно долго.
— Чем объясняется вся эта неожиданно возникшая суета вокруг меня? — спросил я у одного из приятелей.
— Тем, что ты живешь слишком далеко от посольства или торгпредства, где все твои домашние разговоры не составило бы труда подслушать, и управление «К» было бы более или менее спокойно. Живя же в Синдзюку, в ТАСС, ты остаешься вне контроля: не могут же агенты управления «К» из числа корреспондентов ТАСС ночевать в твоей квартире?.. Поэтому внешняя контрразведка обращает на тебя особенное внимание. Тебе следует быть осторожным.
Уж к этому-то я привык. Никогда в разговорах с товарищами по работе я не допускал ни одного неосторожного слова, разве что случайно или в пылу спора. Я позволял раскрепоститься своему языку, лишь когда беседовал с иностранцами — японцами, американцами, англичанами: уж эти-то люди наверняка ничего не сообщат обо мне в Управление «К»!
И все равно однажды стал жертвой то ли своей ошибки, то ли злостного оговора — до сих пор не пойму…
В тот день я заехал в посольство на несколько минут и поднялся в резидентуру лишь для того, чтобы взять в кассе денег для вечерней встречи с китайским ученым, стажировавшимся в Японии и весьма успешно переводимым мною в разряд агентов советской разведки. Вновь и вновь я прокручивал в уме сценарий предстоящей беседы, продумывая, как лучше задать, вроде бы случайно, щекотливые вопросы о способах слежки китайской контрразведки за стажерами из своей страны.
В общей комнате резидентуры царило оживление. В этот день одна из японских газет, кажется «Иомиури», опубликовала статью, в которой без обиняков сообщалось, в каких советских учреждениях в Токио имеются должности сотрудников научно-технической разведки.
Ни одна должность конкретно не была названа за исключением моей.
И только обо мне было сказано с большей или меньшей точностью: «Корреспондент информационного агентства». Название его также упомянуто не было, хотя всем известно, что в нашей стране такое агентство всего одно — ТАСС. Впрочем, в его токийском отделении я был не единственным сотрудником КГБ, хотя в управлении «Т» работал я один и все в резидентуре отлично знали это! Статья в японской газете, слегка напугав весь оперативный состав группы промышленного шпионажа, нанесла прямой удар по мне! Мое положение теперь становилось двусмысленным: с точки зрения управления «К» получалось, что моя принадлежность к разведке известна японцам и, стало быть, я не могу больше тут служить. Все прекрасно понимали, что японцы отлично осведомлены обо всех нас, но управление «К» теперь имеет формальное основание заявить, что я засвечен. А на профессиональном жаргоне советской разведки это означает, что разведчика уже нельзя дальше использовать, как нельзя использовать фотопленку, на которую попал свет…