— Обвинение против вас было шатким. Вам нужно было нанять адвоката и обратиться в суд! — говорили мне потом японцы уже в Москве.
Разумеется, все это можно было бы сделать сейчас, но не в то суровое советское время. Тогда, в 1985 году, горбачевская перестройка еще только начиналась, и было неизвестно, чем она должна была завершиться, может быть, даже и репрессиями Сама идея вступать в контакт с японским судопроизводством считалась предательством родины. Разведчик, которого арестовали через полгода после меня, предлагал руководству резидентуры подать в суд на неправомерные действия полиции, но на него смотрели как на прокаженного. В Москве об этом факте рассказывали с ужасом. Начальники всерьез подумывали о том, чтобы объявить этого разведчика сумасшедшим.
Если бы то, что произошло со мною в далеком теперь уже 1985 году, случилось в наши дни, я бы, конечно, принял все меры, предусмотренные законом для защиты личности от произвола властей. Но это стало возможным только после крушения тоталитарного коммунистического режима в СССР. Однако после этого отпала и необходимость служить в разведке! Я никогда не пошел бы туда в наши дни. Зачем?! Ведь выехать в Японию, работать там по своей японоведческой специальности сейчас можно и помимо КГБ. Но в мое время, в семидесятые годы, это было невозможно. Ради возможности выезжать в страну, изучению которой ты посвятил жизнь, надежнее всего было стать агентом КГБ или его сотрудником, офицером.
Но положение агента шаткое. Ну, сообщил он своему куратору из КГБ какую-нибудь информацию — будь то об интригах, скажем, в некоем министерстве, или о том, что его приятель в Москве берет взятки, а дальше что? Сам же он теряется в догадках: поможет ему это или, наоборот, навредит. Да и ощущение постоянной зависимости, к тому же тайной, о которой нельзя сказать даже жене, унижает мужчину.
Совсем другое дело быть офицером разведки! Уже не его вербует КГБ, a oil сам от имени КГБ вербует кого захочет. Теперь не сам он пишет доносы (хотя и это вполне возможно), но, наоборот, ему присылают доносы на других, и он самолично решает, как с ними поступить От того, в каком тоне разведчик доложит о них начальству, зависит участь и доносчика, и объекта доноса. Любому из своих недругов сотрудник КГБ может перекрыть выезд за границу, причем тот сам будет принужден оправдываться в этом до конца жизни. Разведка была самым престижным, самым высокооплачиваемым местом работы в СССР, идеальным для молодого мужчины. В наши же Дни, наоборот, никаких привилегий она не сулит.
Да и сама деятельность ее находится под большим вопросом. Слишком длинный за ней тянется шлейф скандалов…
— А теперь поговорим о вашем радиоприемнике! — вступил в беседу молодой полицейский в штатском лет тридцати с небольшим, мой ровесник. — Но разговаривать будем не сегодня и не здесь, а завтра, в Токийском полицейском управлении, — продолжал он. — Сейчас же вы свободны!.. Но и приемник, и магнитофон мы у вас конфискуем! — иронически заметил он и, подойдя ко мне, протянул заранее заготовленную бумажку размером с ладонь.
Убедившись в том, что речь в ней идет только о приемнике и магнитофоне, а вовсе не о том, что я соглашаюсь стать агентом японской разведки, я ее подписал. Плевать я хотел на эту технику! Но в то же время меня удивило то, что полицейские не пытались меня завербовать. Они, без сомнения, знали, что отец мой генерал, да и сам я могу служить солидным источником информации. Должно быть, у них и без меня имелось достаточно осведомителей и в токийской резидентуре КГБ, и в штаб-квартире разведки в Ясеневе. Вводить нового означало бы лишний риск.
II
Отчуждение
— Ну как, вы завтра придете к нам? — осведомился полицейский лейтенант, провожавший меня до двери. Видеокамеру убрали, потому что официальная часть кончилась.