– Да ладно! В натуре, что ли?! От души, дорогая!
Он пальцем толкнул Хадиуля. Тот улетел в кусты. Маджид бросился к умирающей Яге:
– Я тебя и полечу и на своих руках в твой мир отнесу. Покажешь, как живёшь, с родителями познакомишь. Они нам плов сделают. Покушаем.
Так приговаривая, джинн взял бабу на руки. Вокруг них закрутился вьюн из пыли. Из кустов, куда улетел Хадиуль вырвался ещё один огненный шарик и отчаянный крик сихыра:
– Умри, собака!
Джин слегка повёл плечом, и огонь пролетел мимо, взорвавшись прямо в избушке на столбе, глее был и мой друг Добрыня т Соловей-разбойник. Меня взрывом опять отбросило в кусты. А мне не привыкать, пожалуйста, жгите свои строения. Добрыню только жалко до слёз.
Хадиуль же выскочил из кустов маша саблей, попал в пылевой вьюн. Что-то хлопнуло, и вьюн исчез, унося в неизвестный мир сразу трёх сказочных персонажей. Я остался на поляне совсем один. Долго, наверное, сидел, не помню. Потом вернулся к коням, прискакал к Путиславу, обсказал, как дело было. Ну, не совсем, как было. Не говорил, что стоял всю кампанию столбом, стыдно. Сказал, что с Соловьём сражался. Меня назначили главным героем. А что? Добрыне уже всё равно, а мне – польза. Женился я на Любаве. Вот теперь какой годок по войнам скитаюсь, чтобы домой носа не казать. Но про эту стерьвь отдельную былину нужно сказывать. Не как про Бабу Ягу, а по-настоящему страшную… налей мне Фёдор ещё кикимеровки, разжалобило меня от воспоминаний.
Сказке конец
Корчмарь плеснул в Илье в кружку жидкости. Тот опрокинул питие в глотку. Зажмурился. Между век выкатилась слеза, то ли от крепости напитка, то ли от воспоминаний. Некоторое время в питейном заведении стояла тишина, потом посыпались вопросы:
– Чего далее случилось? Куды кикимора подевалась. Или теперь под печкой прячется да нас слушает?
Фёдор задумчиво перетирал кружки суконкой, будто не было у него прислужницы Матрёны. Казалось, он и не слышит, что происходит в его заведении. Через время ответил:
– Помыкались мы с Агнешкой. Всё ей избу выбирал подходящую, с хозяевами добрыми. Грустная девка была после гибели родителя. В конце концов решилась. Уехала Агнешка к своему Леопольдушке в страну… забыл… на Глагол страна кличется… да не Гешпания, чёрт. Вспомнил! Гаскония! Там ещё ягода-виноград растёт. Как клюква, только совсем другая. Из неё вино сладкое заморское квасят. Тепло там и океян есть.
– Врёшь ты. Мой свояк на океяне был. Там холодно и горы ледяные по воде плавают, медведи там окраса белого, а люди ускоглазые рыбу-кит ловят, жиром еёйным питаются.
Народ ещё немного погалдел и стал расходиться. Окончательно расквасившегося Илью слуга потащил в крытые сани. Остался только баян Никодим. Он сидел возле потемневшего окна, затянутого бычьим пузырём, и задумчиво ковырял деревянной ложкой в тарелке с кашей. Бабка Матрёна собирала со столов. Фёдор считал выручку. Вдруг, дверь резко распахнулась, ударившись о стену. В корчму залетел снег, за ним решительным шагом вошли трое вооружённых стрельцов в чёрных повседневных кафтанах. За ними зашёл стрелец понаряднее. По зелёному кафтану и малиновой шапке Фёдор определил сотника третьего московского полка.
– Кто хозяин? – зычно выкрикнул старший.
– И тебе здравия желаю, господин начальник, – спокойно отозвался Фёдор не вставая из-за стола, – по какой надобности прибыли?
Матрёна оставила уборку и юркнула за занавеску в кухню. Стрелец продолжал тем же командирским басом:
– Заарестовать тебя, шельму, пришёл. За незаконное содержание питейного заведения и производство горячего вина. Чай, читал царёв указ, что всё хмельное производство должно приносить доход только в казну? Собирайся сам, или силой поволоку!
Баян у окна хихикнул. Стрелец на него недобро зыркнул, но ничего не сказал. Корчмарь поднялся. Что-то тихонько ткнуло в спину. Фёдор не глядя взял у Матрёны грамотку, протянул её командиру. Тот, так же не глядя перенаправил свиток самому щуплому стрельцу:
– Читай!
Чем дальше читал молодой воин, тем менее решительным становился вид сотника. Губы его всё явственнее повторяли услышанные слова:
– Высочайшим указом… за подвиги ратные во славу государства… воеводе Добрыне Филаретовичу…
Стрелец бухнулся на колени:
– Прости, воевода, не признали! Сами не имели чести лицезреть, а нас не уведомили. Да я про твои подвиги…
– Вечерять не предлагаю, – сухо ответил Фёдор-Добрыня, – не заслужил. Коли слыхал про мои похождения, знай и людям своим накажи: кто скажет, что видел меня здесь, сделаю то же, что с литовским боярином под Стародубом.
– Не изволь сумлеваться, Воевода, елейным голоском пропел грозный стрелец, пятясь к выходу.