В корпус пришли, так Кот запретил мне на ночное вожатское сборище идти. Типа хоть эту ночь выспись! А покушать? Повёл меня к нашим воспиткам, те впихали в меня всё сегодняшнее меню: сыр с завтрака, котлету с обеда, банан с полдника, запеканку с ужина, булку со второго ужина, всё это сверху залито чаем и засыпано конфетками. Наверное, это всё для того, чтобы меня обездвижить, так как сижу наетый, вздохнуть боюсь, кажется, что разорвёт. Договорились, что завтра двумя отрядами пойдём за территорию, на речку, обещали показать мне «чудо-место». В конце этих старческих посиделок Кот поднял меня за шкирку и уволок до кровати. Ладно, хоть не бросился раздевать меня, как маленького! Зато приказал:
— Всё, дрыхни!
Блин! Что за диктатура? Может, у меня планы какие на ночь? Чувствую, как во мне зарождается революционная ситуация, когда «низы не хотят, верхи не могут», в данном случае низы — мои ноги, не хотят смирно лежать, а верхи — моя головушка, не может просто подчиниться этому эксплуататору. Отвернулся от него, ручки под щёку сложил, изображаю засыпание, причмокиваю и соплю… А Кот даже свет ещё не выключил! Давай, спи уже! Моё сопение не убеждает, слышу, он мне говорит (совсем не как с заснувшим говорит, громкость не сбавляя):
— Не переигрывай! Я в курсе твоих артистических возможностей…
Молчу, прикидываясь глубоко спящим.
— На всякий случай, — продолжает он общаться со спящим бревном, — Я дверь на ключ закрою, а ключ будет при мне. Ты же не будешь меня обыскивать! А если будешь, то я проснусь, я чуткий…
Молчу и не шевелюсь, хотя уже понял, что «Оскар» за лучшую спящую роль безнадёжно уходит от меня. Этот станиславский всё-таки «не верит». На мне написано, что ли, что я собрался сбежать? Чёрт! У наших вся программа ночная завершится без меня!
Кот наконец выключает свет. Я продолжаю играть сон, хотя так и распирает высказаться! Фига ли ты командуешь? Если я на пару лет младше и на двадцать килограммов меньше, то это не даёт тебе право со мной обращаться, как с недоумком и рабом! Свободу Максе Кильясову! Руки прочь от гордой Кильки! Кстати, не только руки! Он ведь не думает, что у меня старческий склероз или слабоумие! Хера ли целовал меня сегодня? Гудел в губы? Падал сверху? Да он только и делает, что падает на меня, надо посчитать, сколько раз уже… Не-не, считать нельзя, а то ещё усну, подсчитывая, сколько раз эта овца на меня приземляется… Раз овца, два овца, три овца… Вроде засопел? Тихонько поворачиваю голову, вглядываюсь в темноту… и тихо-тихо шёпотом:
— Ш-ш-шу-у-урик!
Не реагирует. Продолжаю зондировать ситуацию шёпотом:
— Э-эй, кошак озабоченный!
Неужели спит?
— Кот — задрот!
Хм, молчит… Я сажусь на кровати, вытягиваюсь в его сторону, приглядываюсь:
— Кооот! Ты спишшшь? — согласен, тупой вопрос, если человек притворяется, он по-любому не ответит, если не притворяется, тем более. — Кот–идиот! Думаешь, что мышцы накачал и можешь командовать! Мы, мужественные Кильки, ведь и на баррикады пойдём ради свободы…
Я тянусь за футболкой и джинсами, и начинаю шёпотом исполнять гимн угнетённых — «Интернационал»:
— Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущённый и от Кота уйти готов! Это есть наш последний и решительный бой…
Натягиваю футболку, и опять шепчу:
— Ключик он спрятал! Эх, Барсик, Барсик! Ты думаешь, что я к тебе полезу в постельку за ключиком? Неа! Вдруг ты в труселя ключ запихал? Я пока не готов туда! Ты сначала меня в задницу поцеловать обещал, обещал и обманул наивную Килечку! Эй! Шурик! Кис-кис-кис… Ты точно спишь?
Застёгиваю молнию на ширинке, блин, звук поезда и то тише! Он пошевелился? Я замер!
— Санечка! Котик! Я пошёл… Приду поздно, буду себя вести плохо… Ты забыл, что мы на первом этаже живём! Ну, спи, спи, мой прынц! Мой нежный тиран… — издаю звук поцелуя.
Я, взяв в руки шлёпки, подошёл к окну и очень осторожно, приподняв раму, открываю… тихо. Залажу на подоконник коленками… тихо. Поднимаюсь и уже было прыгаю… хвать меня, йо-о-о! Я падаю назад в комнату, в лапищи Кота! И уже не шепчу, а ору:
— Кооот! Ты баран! Кабан недоделанный! Волчара, положь меня обратно!
А он трясётся от смеха, гад, аж давится!
— Что ты ржёшь, как конь? Осёл, поставь меня уже!
Он перехватил меня за живот и повалил за собой на кровать, я лежу на нём, руками и ногами сучу, как припадочный, но из захвата не могу выбраться, ору дальше:
— Козёл! Отпусти меня! С-с-с-собака, сильный! Ты не кот, ты быча-а-а-ара! Змей!
На этом моменте из соседней комнаты громкий голос:
— С хуя ли там зоопарк развели?
Блин! ТатьСанну разбудили! А этот ржёт и ржёт, по-моему, у него истерика… Пришлось присмиреть, я даже руки калачиком свернул, лежу на нём, жду, когда смехотрясение уже закончится!
— Ну ты, Киля, жжёшь! Я аж плачу от смеха! — наконец, выдавливает то, на чём я расположился, прикованный ручищами.
— Я обиделся! — гордо заявлю я.
— Хочешь, я тебя поцелую в задницу! Раз уж ты так мечтал!
— Пошёл ты! Это была фигура речи! Фига ли ты придурялся спящим?
— Ну, так спектакль хотел посмотреть!
— Блин! Кот, пусти меня в люди, а?
— Нет, Килька, спать! Если будешь рыпаться, то прижму тебя к стенке, не выберешься…
— Вот урод…
И меня, наконец, выпускают, смотрят, как я обратно снимаю одежду, ложусь спать, и говорят:
— Спокойной ночи, гордая Килька!
Кот
Вообще, полночи ржал. Даже не выспался. Но встал всё равно вовремя. Вскипятил воду, навёл кофе и разбудил Кильку.
— Эй, обидчивый! Кофе в постель!
— Вылить хочешь?
Килька с блаженным и мятым от подушки лицом принимает кружку, отпивает и делает ручкой жеманный жест в мою сторону:
— Прощён!
После завтрака, пообещав не купать детей, расписавшись за их сохранность, мы отправились за территорию лагеря, на речку. Купать детей можно только в бассейне, а тут не оборудованное, не принятое эпидемстанцией, дикое место. Конечно, Лариса Ивановна не дура и прекрасно понимала, что мы идём нарушать. Но отпускала…
Место действительно чудное. Спокойное течение реки, песчаный край, красивый, зазеленевший книзу, камень выступает в воду, ровная поляна, окаймлённая соснами. Все три года сюда ходим при хорошей погоде и отсутствии бассейна в расписании дня. И сейчас всё совпало! Играем в вышибалы отряд на отряд, поём песни под руководством ТатьСанны, устраиваем «цепи-кованы», Петровна периодически на клещи проверяет! Сырки с завтрака забрали, чтобы здесь сожрать! Мы даже позагорать с Килькой успели в то время, когда подружки-нарушительницы купали детей, истошно на них вопя…
— Киля! У нас с тобой второй выходной совпадает! — начинаю я, валяясь на спине, теребя во рту соломинку.
— И?
— Приглашаю тебя на свидание!
— Здоровски! В кино? — Киля подскакивает и в воздухе переворачивается на живот.
— Неа, сюда… Я не хочу ехать в город, почти четыре часа трястись в автобусе! Ради чего?
— Ну… почти убедил! А чем мы будем тут заниматься? В кино хоть что-то мелькает интересное перед глазами, поп-корн похавать можно, места для поцелуев опять же! А тут?
— Похавать с собой возьмём, с интересным мельканием ты отлично и сам справишься, ну а поцелуи? Не проблема же!
— Логично! — Килька дрыгает ногами. — Я согласный!
Мы помолчали. И я решился зайти ещё раз в разговор:
— Киля! Почему я ни разу не видел, как ты лекарство принимаешь?
Он перестал дрыгать ногами и перестал улыбаться. Молчит.
— Киля?
— Какие лекарства? — осторожно спрашивает Килька. И я вдруг понимаю, что если сейчас скажу: «Для сердца… Я видел, у тебя в тумбочке… в Инете ввёл названия и знаю, для чего они…», то я ПОТЕРЯЮ КИЛЬКУ. Стоило сказать о лекарствах, как задорная мартышка превратилась в побитого и обозлённого щенка. И я трусливо продолжаю:
— От дурости, Киля, от дурости!
— Бли-и-и-ин! — он падает на траву головой и вновь дрыгает ногами, — Ты всё знал! Ты не представляешь, какая это мука, скрывать от всех свою дурость! Я уже не могу сдерживать её сам, дурость меня пожирает изнутри… и эти лекарства! Кот! — он бьёт руками по земле, изображает рыдания — Они мне не помогают!