Он тупо посмотрел на заснувшую пьяную бабу и пробормотал что-то из излюбленного репертуара: «Н-да-а-а-а, не та уж молодежь нынче… Не та!..» – и так далее по наезженной схеме, продекларированной еще М.Ю. Лермонтовым: «Плохая им досталась доля… немногие вернулись с поля…» …А потом вдруг остервенело отбросил пустой стакан в дальний угол и задребезжал дурным, фальшивым, мерзеньким дискантом:
– А ты скажи-и блядям из блока НАТО… что хер-р-р дрочить на нас пока что р-р-рановато!.. А коль… в-в-войной они в страну нашу ворвуц-ца… всех отовар-р-рим… спермой захлебнуц-ца!
– Спать пора, Егорыч, – тихо проговорил Фокин. – Два часа уже. Мне через три часа вставать.
– Да… это верно… с работой – это тебе повезло. Небось… небось, и мечтать не мог о том, чтобы работать… вон оно где, не шоб оно так, а всеж-ки в проку…куратуре. Дворником… уборщиком, – с таким значительным видом выговорил старик, словно говорил по меньшей мере о депутате Госдумы.
– Да, верно говоришь, – кивнул Афанасий и скривил губы в жалкую, вымученную улыбку. – С работой мне повезло… не мог и мечтать.
– А то! – горделиво повторил Егорыч. – Конечно, повезло. Деньгу платят. -…Не мог и мечтать.
В самом деле, если бы восемь или девять месяцев назад кто-нибудь сказал Фокину, что он будет работать дворником, пусть при прокуратуре одного из районов Москвы, вставать в пять утра и идти по пустынным заснеженным улицам, придерживая разваливающуюся от похмельного синдрома голову – он бы не то что не поверил, а попросту презрительно расхохотался бы этому человеку в лицо.
Еще бы – восемь или девять месяцев назад Фокин вместе с братьями Свиридовыми жил на Лазурном Берегу недалеко от Ниццы на вилле, снятой за сорок тысяч франков за неделю проживания. Ел и пил на золоте и серебре, каждый вечер просиживал в казино и мог позволить себе просадить до десяти тысяч долларов. …А однажды – в Монте-Карло – Фокин проиграл сто три тысячи долларов – все деньги, которые были у него для трехмесячного проживания, – но его проигрыш был погашен кошмарным везением Владимира Свиридова, который в тот же вечер в соседнем казино выиграл сто двадцать пять.
А Илья Свиридов снял себе дорогущую проститутку за две тысячи баксов. Где только такую нашел. Причем русскую по национальности.
После того как Свиридовы и Фокин возвратились в Россию, Владимир сказал Афанасию о мрачных жизненных перспективах – сказал в тот памятный вечер в ресторане, вечер, разбросавший Владимира, Илью и Афанасия… …После того памятного вечера в ресторане Фокин очнулся в кромешной тьме. Сначала он не понял, где, собственно, находится.
Потом понял: в канализационном люке.
Где-то неподалеку, буквально в метре-другом, хлюпала труба, огромная жирная крыса прошмыгнула мимо самого носа Афанасия, и его – неожиданно для себя самого – пронизала искра упругого животного страха.
Он вспомнил статью из какой-то газеты, в которой красочно живописалось о целых крысиных городах в московских подвалах и катакомбах.
Вспомнил о том, что не раз находили в канализации донельзя обглоданные серыми грызунами трупы людей, по всей видимости, бомжей, нашедших здесь единственный – и, как оказалось, последний – приют.
Афанасий вскочил на ноги так резко и пружинисто, что в глазах поплыли круги, голову окольцевал гулко пульсирующий обруч, а в груди, ногах, руках и спине заворочалась тупая, ломкая боль.
– Здравствуй, мама, возвратились мы не все… босиком бы пробежаться по росе… – пробормотал Фокин и только тут увидел, что на его правой ноге отсутствует туфля, а недавно купленные в Ницце джинсы от Гуччи измазаны какой-то отвратительной зеленоватой слизью, пахнущей какими-то омерзительными миазмами из серии «смерть фашистским оккупантам». …Когда он выбрался на поверхность, уже светало. По мостовой полз разгорающийся серый рассвет, где-то за домами уже наползало серое, с алыми размывами дымное облако восходящего солнца… За рассветом по мостовой брел босиком какой-то вдупель пьяный гражданин в рваной майке и протертых штанах.
Видимо, он тоже бурно провел вечер прошедшего дня, да и ночь была нескучной.
Фокин упорно не помнил, каким образом он мог оказаться в канализации, тем более что он твердо знал: в ближайших окрестностях не было того ресторана, в котором они накануне нажрались.
Судя по всему, отдых не обошелся без драки, хотя подробности, да и сама батальная сцена начисто стерлись из головы Афанасия, синяки и кровоподтеки давали веские основания считать именно так.
В голове было совершенно пусто. Ни единой мысли. Только лишь сплошное желание похмелиться.
Фокин выворотил карманы и обнаружил в одном из них жалкую горстку мелочи и зверски скрученный, смятый полтинник. И облегченно вздохнул: на первичную опохмелку хватит.
А дальше… дальше можно действовать по принципу величайшего из полководцев всех времен и народов – Наполеона Бонапарта: нам бы лишь ввязаться в бой, а там как бог пошлет…
Хорошо бы бог послал Владимира на машине и с деньгами – тогда он смог бы добраться до московской квартиры братьев Свиридовых.
И только тут Афанасий понял, что добираться, по сути, некуда: он не знал адреса.
В голове мелькали обрывки мыслей, смутно прорисовывались какие-то взятые с потолка цифры, но упорно не желали складываться во что-то жизненно необходимое. Например, номер свиридовского мобильника. …Номер всплыл позже, когда Афанасий выпил три бутылки пива и с облегчением констатировал, что жить еще можно и нужно.
Впрочем, номер не помог: когда Афанасий добрел до какого-то телефонного аппарата и с помощью в общем-то нехитрого фокуса позвонил с него без телефонной карточки, он услышал сакраментальное: о том, что номер абонента отключен или абонент находится вне зоны досягаемости.
– Роуминг по всей территории страны, общенациональный роуминг… по всей территории страны… – проворчал Фокин. – Фуфло, бля… Говорил… купи себе какой-нибудь этак спутниковый «Иридиум», – добавил он – очевидно, в адрес Володи Свиридова – тоном, каким кот Матроскин выговаривал Шарику: «Говорил я этому охотничку: купи валенки. А он что?» – «Что он?» – «Взял… и кеды купил! Они, грит, красивше…»
Но положение Фокина было не самым веселым. Без денег, без понятия о том, что же ему, собственно, делать, с пожирающим его желанием напороться (хорошо, не уколоться, как в песне Высоцкого) и забыться – все это едва ли сулило ему радужные перспективы.
– А, найду… – пробормотал Афанасий и медленно побрел по тротуару. …Нет. Не нашел. Ни московской квартиры Свиридова, ни самого Свиридова.
Вместо этого судьба свела его со старым знакомым, Александром Никитиным, который знавал Фокина еще по Афганистану, а теперь работал не кем-нибудь, а главным прокурором одного из районов Москвы.
Никитин, как мог, помог Фокину – устроил его в свое ведомство рядовым следователем. Впрочем, Афанасий не сумел работать в предложенной ему должности: нервы были уже не те, да и желания работать не было ни малейшего, что неудивительно для человека, который, по сути, всю жизнь ничего не делал. …Работа в «Капелле» не в счет.
Так что после того, как Фокин разделал под орех какого-то особенно наглого клиента, Никитину ничего не оставалось, как снять его с должности и дать место – по просьбе самого Фокина – дворника при прокуратуре с окладом в пятьсот рублей.
Плюс премии и так далее – набегало ну максимум тысяча с небольшим.
Так сбылось предсказание Владимира Свиридова.
На должности дворника Фокин работал уже шестой месяц…
Афанасий посмотрел на старика Егорыча, который, «не вынеся позора мелочных обид», уронил плешивую голову на грязный стол и уснул, и, медленно поднявшись, пошел в свою комнату.
Хотя комнатой это назвать было сложно, скорее занюханная тараканья каморка с видом на помойку и покосившийся от времени кривой домишко напротив – такой же коммунальный бедлам, как тот, в котором вот уже несколько месяцев жил Афанасий.