— Горизонт, и больше ничего, — ответила графиня, которой было почему-то не по себе: степное безбрежье навевало на нее страх.
— А я вижу хуторок, — сказал Безбородко.
— Где? — приник лицом к оконцу Кобенцль.
— Вон, слева от дороги.
Даже Дмитриев-Мамонов, сидевший на диване с постным лицом, оживился.
— Может, заедем? — поднял умоляющие глаза на Екатерину. — Тошнит.
— Придется, — пожала она плечами.
Но как только их рыдван приблизился к саманной мазанке под камышом, с поветью для одного коня и глиняным очагом посреди двора, из-за реденького перелеска, видневшегося впереди, навстречу им вылетела четырехконная карета. Съехавшись, оба экипажа остановились. Бока и крупы коней были покрыты испариной.
Дверцы кареты открылись, и на землю соскочил среднего роста господин примерно сорока пяти лет в сером дорожном сюртуке и узких панталонах, заправленных в высокие шевровые сапоги. Когда императрица ступила на откидную подножку рыдвана, он уже стоял рядом.
— Разрешите, ваше величество, — протянул руку, помогая Екатерине сойти. — Граф Фалькенштейн просит проявить снисходительность к его нетерпеливости.
— Семь лет назад, когда мы встречались впервые, вы, кажется, были императором? — уколола его Екатерина.
— Для вас, государыня, остаюсь им и до сих пор. Но в этом путешествии, — подчеркнул, — только для вас.
— В таком случае извините, — лукаво прищурилась царида, — что встречаю монарха без надлежащего ритуала.
— Не беда, — ответил Иосиф, — зато все европейские политики сбиты теперь с панталыку. Никто не знает о нашем рандеву.
— В Херсоне же, наверное, заметили ваш отъезд? — выразила сомнение Екатерина.
— Как австрийского графа.
— Теперь вы увидели Новороссию. И как вам мое новое хозяйство? — кокетничая, коснулась своей излюбленной темы царица.
— Скажу откровенно, — признался Иосиф, — не думал, что вы так быстро начнете осваивать эти до недавних пор пустынные земли. Теперь я понимаю, почему обеспокоены на Босфоре.
— А что Константинополю волноваться! — с жаром ответила Екатерина. — Мы строим порты для торговых судов.
— Очевидно, турок раздражают корабли, заложенные на Херсонских верфях, — намекнул император.
— Чем же нам защищаться от очаковских бастионов и кораблей Гасана-паши? — посмотрела на него Екатерина.
Иосиф промолчал. Приближался Людовик Кобенцль, чтобы поприветствовать своего суверена.
К Безбородко, разминая затекшие ноги, подошел Потемкин, прибывший с австрийским императором.
— А где походная кухня императрицы? — спросил он шепотом.
— Осталась на берегу, — вздохнул Александр Андреевич. — Кто же знал, что так далеко заедем? И вы ничего не прихватили?
— К сожалению, — развел руками князь. — Император спешил, даже лакея своего не взял. — Он с грустью взглянул на коляску. — Может, найдется кусок крестьянского хлеба, если коням не скормил. У него такая привычка.
Безбородко достал из кармана часы, открыл чеканную крышку.
— О-о-о, — протянул обеспокоенно, — пора бы уже и пообедать. Сколько верст до Бородаевки, где стоят наши галеры? — вопросительно посмотрел на Потемкина.
— Не меньше тридцати, — насупившись, ответил князь. — Возвращаться некогда. Может, в доме что-нибудь найдем?
Он коротким взглядом окинул Екатерину, которая, разговаривая, прохаживалась в сторонке со своим гостем, и толкнул низенькие рассохшиеся двери. Согнувшись, чтобы не удариться головой о косяк, решительно переступил порог. Безбородко вошел в мазанку следом за ним.
— А где же хозяева? — устремив взор на и печь и голые скамейки, спросил Потемкин.
— В поле, наверное, — сказал Александр Андреевич, увидев на колышке у двери, цеп с дубовым отполированным до блеска руками держаком.
На глиняном полу стояла выстроганная из колоды громоздкая ступа для проса, а между нею и скамьей — старая, потрескавшаяся мерка[87]. — Безбородко подошел к этой непременной крестьянской посудине и заглянул внутрь. Его курносое, с розовыми щеками-подушечками лицо повеселело.
— Нашел, Григорий Александрович, — обернулся лицом через плечо к Потемкину, торчавшему посреди хаты, едва не упираясь теменем в толстенную матицу. — Подумал, где же еще им быть, и, видите, не ошибся. — Он запустил руку по самый локоть в мерку, пошарил там и вынул три куриных яйца, с которых осыпались продолговатые зернышки ржи.
— Что мы с ними делать будем? — растерянно спросил князь, будто увидел на ладони гофмейстера какую-то незнакомую диковинную вещь.
— Как что? Поджарим. На сале. Такую яичницу приготовим для государыни и гостя...
87
Мера — старая единица емкости сыпучих тел (вмещающая приблизительно один пуд зерна), а также сосуд для измерения их.