1986–1987
Но не всем помогло симоновское стихотворение-заклинание, как не всем помогало оно во время войны. Мне трудно поверить, что из русских советских людей кто-нибудь не читал его, не воспринял, не запомнил. Зато я очень легко представляю себе, что в условиях чрезвычайных, быть может, еще более тяжких, чем выпали на мою долю, одними заклинаниями не обойдешься. А если индивидуальная восприимчивость к психотропному воздействию оказалась еще выше, контроль еще жестче, одиночество и отчаяние еще глубже? Если связь с Родиной была оборвана еще резче и не восстановлена, если человек пробовал освободиться и не сумел — что тогда?
Чуть выше, в интервью-эпилоге, я привел фамилии людей, которые в 1982–1985 годах пропали без вести при обстоятельствах, заставляющих предполагать похищение. Об одном из этих людей я знаю больше, чем об остальных.
Его звали Владимир Кузичкин. Он был лет на двадцать моложе меня. Сотрудник «Литературной газеты», учившийся с ним на одном курсе, рассказывал, что Кузичкин выделялся в любой толпе, девушки были от него без ума: почти двухметрового роста, атлетического сложения, он шутя добивался спортивных разрядов, хорошо танцевал, да к тому же был красив грубоватой, так называемой мужественной, красотой.
Он исчез в конце 1982 года в Тегеране. Внезапно и бесследно. Учитывая обстановку в стране, происшествие сперва причисляли к уголовным случайностям, затем списывали на происки соперничающих экстремистских группировок. Однако некоторое время спустя было объявлено, что Кузичкин в Англии. Якобы попросил политического убежища. Мотивы его решения излагались совершенно невразумительно, во встрече с ним советским представителям было отказано наотрез. Знакомая картина, не правда ли?
Только мне эту картину показывали в перевернутый бинокль. Подполковник (тогда еще подполковник) Джеймс Уэстолл не постеснялся объявить, что лично «опекал» Кузичкина непосредственно передо мной. Хвалил его за «правильное» поведение, ставил мне в пример. Расписывал блага, какими-де осыпали Кузичкина, поскольку «умная готовность к сотрудничеству оценивается по достоинству». Но едва я предложил: «Ну так устройте нам с ним встречу, чего же проще!..» — Уэстолл сразу поскучнел и принялся мямлить, что это вовсе не просто, что надо посоветоваться и получить разрешение, короче, подождать. Само собой разумеется, встреча не состоялась.
Что из этого следует? Во всяком случае, не то, в чем меня пытались убедить. Добровольных перебежчиков, если уж говорить об этой малоинтересной породе, нет никакого смысла прятать ни от прессы, ни друг от друга. А Кузичкина прятали — еще последовательнее, тщательнее и дольше, чем меня.
Нет, не верю в точность перевернутых биноклей, которые держат чужие руки. Не верю, не вижу оснований подозревать, что он вел себя недостойно. И представьте, могу опереться на косвенное, но весомое свидетельство того же Уэстолла. Однажды в Африке мы с подполковником опять заговорили о перебежчиках, я спросил о Кузичкине, и Уэстолл вдруг обмолвился не то раздраженно, не то уважительно: «Смелый человек. Очень-очень смелый и упорный». От каких бы то ни было подробностей уклонился, переведя разговор на окрестный пейзаж, но обмолвка наводила на размышления.
Потом я долго не слышал о Кузичкине ничего, совсем ничего. Конкретнее — до 1986 года, когда лондонская «Санди таймс» напечатала о нем неожиданную и невнятную статейку. Пересказать ее не составляет труда, поскольку она сводилась к констатации: Кузичкину, мол, на римском процессе прочили роль важнейшего свидетеля, жаль, что он там не выступил. И все. В чем заключалась эта роль, почему не выступил, кто такой Кузичкин, — ни на один из напрашивающихся вопросов статья-шарада не отвечала. Сам процесс к тому времени давно завершился, и я решил, что «Санди таймс» всплакнула по своим несбывшимся надеждам на антисоветский его исход, а Кузичкина приплела сенсации ради. Можно было как-то допустить, что его действительно пытались «привлечь», когда расчет на меня рассыпался прахом, — и все равно оставалось начисто непонятным, каким же образом он мог меня заменить.
И лишь недавно — оттого и датирую эти строки 1988 годом — я догадался заглянуть в итальянские газеты 1984 года, не осенние, а летние, не после моей пресс-конференции в Москве, а до нее. А когда заглянул, ахнул: оказывается, фамилию Кузичкина успели передать в тюрьму Асколи-Пичено и довести до сведения Агджи. И на очередном допросе тот «припомнил» ее и продиктовал следователю. Дескать, они встречались в Иране, где Агджа отсиживался в течение нескольких месяцев после побега из турецкой тюрьмы, и Кузичкин… обучал убийцу приемам, потребным для покушения в Риме.