Наметившаяся тенденция к преодолению полиса изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, и повсюду обнаруживается тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотийский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьезные препятствия: помимо традиций полисной автономии, порочным было обнаруживавшееся стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а, с другой стороны, продолжалось соперничество этих держав из-за гегемонии в Греции. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседней Персии.
Подобная ситуация порождала в людях разочарование и неверие в возможности существующего государства, в оправданность существующих традиций и представлений. Традиционные политические доктрины, демократические и олигархические в равной степени, оказывались несостоятельными перед лицом новых задач, и по мере того, как кризис принимал все более затяжную и острую форму, в обществе, среди людей различного социального и культурного уровня, начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство. В политической литературе, отражавшей взгляды и запросы полисной элиты, популярными становятся теада и образ сильного правителя: проблемам царской власти посвящает специальные сочинения ученик Сократа, основатель кинической школы Антисфен;[511] различные аспекты монархической формы правления исследуют Платон (в «Государстве», «Политике» и «Законах») и Аристотель (в «Никомаховой этике» и «Политике»); эту же тему разрабатывает в ряде своих речей и писем Исократ («Об упряжке», Кипрские речи, «Филипп»).[512]
Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслится без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов — без установления общего мира в Греции и победоносного отражения персов, образ сильного правителя приобретает одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя общеэллинского похода на Восток, царя-завоевателя. Так мечты о социальном и политическом переустройстве общества оказываются связанными с монархической идеей, а эта последняя, в свою очередь, — с идеей панэллинской[513]
В развитии этих идей Ксенофонт сыграл видную роль. Он не только продолжил традицию олигархической памфлетной литературы, с ее критикой афинской демократии и идеализацией спартанского строя; исповедуя культ сильной личности, он обратился к теме монархии и в трактате «Гиерон» и особенно в «Киропедии» нарисовал образ идеального правителя-монарха, одновременно составив программу новой государственной политики (рубеж 60—50-х годов IV в.).[514]
В обоих случаях развитие монархической идеи выступает в условной художественной форме: в «Гиероне» — в виде диалога, якобы имевшего место когда-то между знаменитым поэтом Симонидом Кеосским и сицилийским тираном Гиероном (правил в начале V в.); в «Киропедии» — в форме историко-философского романа, повествующего о жизни и делах персидского царя Кира Старшего (середина VI в.).
Этот художественный прием не должен сбивать с толку. Конечно, фигуры носителей положительных идей в обоих этих сочинениях выбраны не случайно. Симонид Кеосский, певец гражданской доблести, но и носитель практической мудрости, был убедителен в роли советчика, дающего наставления тирану, как стать образцовым правителем. С другой стороны, Кир Старший, один из самых крупных воителей и царей прошлого, чей образ уже давно был окружен романтическим ореолом легенд и сказаний, как нельзя лучше подходил на роль воплощенного героя — монарха-завоевателя и создателя крупной территориальной державы. Но тем, по существу, дело и ограничивается: функции этих исторических персонажей у Ксенофонта целиком обусловлены его идейным замыслом. Забота о строгом соответствии литературных образов, представленных в «Гиероне» и «Киропедии», их историческим прототипам вовсе не волновала Ксенофонта.
Сказанное вполне относится ко всей исторической подоснове этих двух произведений. Впрочем, в «Гиероне» исторический колорит практически отсутствует, а в «Киропедии» он играет вспомогательную роль условного фона, создающего для этой утопии иллюзию необходимого расстояния. Наш автор был знаком с общей историей Персии и биографией Кира; он читал Геродота и Ктесия, много писавших до него о персидских делах; он сам побывал в Персии, по крайней мере в подчиненных персам западных областях. Но персидская история как таковая Ксенофонта не интересовала. Эта история была для него — еще больше, чем новая европейская для Александра Дюма, — лишь стеной, на которую он вешал свою картину.
512
О формировании монархической доктрины в Греции IV в. подробнее см.: J. Kaerst. Studien zur Entwickelung und theoretischen Begrundung der Monarchie im Altertum. Munchen, 1898, S. 12–38; M. Pohlenz. Staatsgedanke und Staatslehre der Griechen. Lpz., 1923, S. 136–156; T. A. Sinclair. A History of Greek Political Thought. L., 1951 (гл 7—11, passim); специально для Исократа. — Э. Д. Фролов. Монархическая идея у Исократа. В сб.: «Проблемы отечественной и всеобщей истории», (вып. 1). Л, 1969, стр. 3-20.
513
О развитии панэллинской идеи, в особенности у Исократа см.: J. Kessler. Isokrates und die panhellenlsche Idee. Paderborn, 1911; U. Wilcken. Philipp II. von Makedonien und die panhellenische Idee. SB, Berlin, 1929, № XVIII, S. 291–318; В. Г. Борухович и Э. Д. Фролов. Публицистическая деятельность Исократа. — ВДИ, 1969, № 2, стр. 206 слл.
514
Оба сочинения по совокупности всех общих признаков должны быть отнесены к позднему, периоду жизни и творчества Ксенофонта. Для «Киропедии» мы располагаем, впрочем, и прямым указанием: в заключительной главе VIII книги упоминается о восстании малоазийских сатрапов против персидского царя Артаксеркса II (VIII, VII, 4), что дает нам terminus post quem — 362/1 г. до н. в. Ср.: Th. Marschall. Untersuchungen zur Chronologie der Werke Xenophons. Munchen, 1928, S. 51–57; H. R. Breitenbach. Указ. соч., стлб. 1742. Дальнейшие попытки уточнить время создания «Киропедии» (ее отдельных частей) — в том числе и те, что были предприняты не так давно Эд. Дельбеком (Ed. Delebecque. Указ. соч., стр. 384 слл.), — убедительных результатов пока не дали. Что же касается «Гиерона», то в его тексте нет никаких прямых указаний на время его создания, однако по целому ряду несомненных признаков трактат должен быть датирован временем между 360 и 355 гг. Подробнее об этом сочинении см. специальные статьи: J. Hatzfeld. Note stir la date et lobjet du «Hieron» de Xenophon. REG, t. LIX–LX, 1946–1947, p. 57–70; G. J. D. Aalders. Date and Intention of Xenophons Hiero — «Mnemosyne», series IV, v. VI, 1953, fasc. 3, p. 208–215; Э. Д. Фролов. Ксенофонт и поздняя тирания, — ВДИ, 1969, № 1, стр, 108–124.