Ночь напролет он просидел возле пышущего жаром камина, то поглаживая ноющие колени, то надолго застывая в кресле, равнодушный к трубным призывам боры, пока ему не почудились в них посторонние звуки.
Он медленно повернул голову и прислушался.
Гул урагана чуть слышно пронизала пулеметная очередь, за ней другая, третья… Погромче ухнули разрывы мин. Эхо раскатистого залпа промчалось сквозь заунывную звуковую бестолочь боры и смаху ударилось о каменные склоны Мархота. Еще не успело смолкнуть оно, как сызнова стрекотнули пулеметы, визжа понеслись мины и, перекрывая их, опять грянул орудийный залп.
— Кажется, всерьез, — спокойно предположил дед Ветродуй. — Но где следствие, там есть и причина.
Он потянулся к серому просвету оконца, долго смотрел в ненастную даль декабрьского утра и, поведя взглядом по откосу, прильнул к стеклу.
На беловатой от мергеля, словно натертой мелом вершине откоса чернело пятно, которого не было на ней раньше. Почти незаметно пятно передвигалось в сторону домика, похожее на ползущего человека. Ниже его на откосе один за другим вскипали смерчи разрывов.
Старый метеоролог всполошился. Он быстро надел овчинный кожух и шапку с опущенными наушниками, потуже завязал ее у подбородка, чтобы не сорвало ветром, и поспешил наружу, бормоча на ходу:
— Но это же сумасшествие! Неужели влез по откосу? Второй случай на моей памяти… Непостижимо…
Он присмотрелся к ползущему человеку.
Тот вдруг перестал двигаться и, завалясь на бок, вытянул перед собой руки, будто скованный судорогой.
Старик подбежал к нему и, словно не слыша разрывов мин неподалеку, опустился на камни.
Перед ним распростерся на белой глыбе мергеля незнакомый подросток, почти мальчик, с автоматом и рюкзаком за плечами. Клочья грязной ваты торчали из дыр куртки и брюк, изодранных донельзя. Не лучше костюма выглядели и сапоги. Пальцы правой руки подростка сжимали немецкий штык-тесак с обломанным концом. Вероятно, штык служил опорой в тех местах подъема на кручу, где не за что было уцепиться.
Веки подростка дрогнули. В упор на метеоролога уставились неверящие и в то же время радостно изумленные глаза.
— Дед Ветродуй? — хриплым шопотом произнес лежащий, крепко зажмурился и снова посмотрел на старика, желая убедиться, что тот существует наяву, а не во сне.
На скате откоса взвизгнула мина, и горным обвалом покатился по склону гул разрыва.
— Это ради вашей милости, — пояснил старик, спрятав улыбку. — Ты оттуда? А кто такой? Новороссиец?
Подросток замотал головой.
— Я из Севастополя. Моторист сейнера «СП-204» Кирилл Приходько. Мне до Солнцедара надо. В дивизион.
— Как же ты у немцев очутился?
— Шлюпку разбило. Нас двое осталось: я и Кеба. Его на Станичке фрицы взять захотели, так он их и себя гранатой подорвал.
Изумление метеоролога возрастало.
— И ты один шел? Через все это?.. — Старик повел пальцем вокруг бухты.
Маленький моторист устало кивнул.
— А вы Степан Петрович или нет?
— А зачем тебе потребовался Степан Петрович? — в тон ему переспросил старик. — Я самый и есть.
— Думал, не взберусь, — признался подросток, показывая старику изодранные в кровь руки; ногти на них были содраны. — Как дотронусь до камня, все равно что электричеством шибанет и в голову ударяет. Голова закружится, а я держусь за камень, не отпускаю. Лезу, а куда — не вижу…
— И хорошо, что не видел, а то бы непременно сорвался, — проговорил метеоролог, стараясь не смотреть на пальцы подростка.
— А вот и не сорвался! — по-ребячьи похвастал Кирюша. — Нехай фрицы позлятся. Я их секрет теперь знаю.
— Секрет?
— Ага, — подтвердил он и с помощью старика встал на ноги. — Дальнобойная из туннеля торчит.
Пошатываясь под напором ветра, он добрел до крыльца и в изнеможении присел на ступеньку.
— Поджилки дрожат, — шепнул он и добавил: — Очень высоко находится ваша квартира, Степан Петрович. Как на самолете: все видать. Наверное, на сто миль. — И восхищенно огляделся.
Гребень Мархота, к скале которого прилепился домик метеостанции, как линия фронта, разделял два мира: по одну сторону его длинным языком лежала затянутая пеленой брызг Цемесская бухта, раскинулся на ее берегах безжизненный Новороссийск в пятнах пепелищ и руинах, с другой стороны, меж заросшими лесом, недоступными боре ущельями извивались по склонам тропинки, желтыми ручейками сбегая в долину и сливаясь там в широкую ленту дороги к Солнцедару. Вдоль дороги весело курились голубые дымки из труб; в станицах и поселках продолжалась недосягаемая для немцев жизнь, которую они не смогли ни умертвить, ни увидеть.