Как бы то ни было, враг опередил нас. Наше положение представлялось безвыходным, и нам оставалось лишь подороже продать свою жизнь. Ища спасения, я вспомнил о чудесном действии волчьего воя на души зицджей и стал отыскивать взглядом Абу Сирхана, но в этот самый миг со стороны вражеских боевых порядков раздался оглушительный дребезжащий рев сотен карнаев, сразу затопивший все прочие звуки. Последняя надежда рухнула — даже самый голосистый волк не смог бы перекрыть своим воем этот ужасающий шум, поднятый, без сомнения, специально. Душераздирающий рев не прекращался ни на минуту — видимо, запасные трубачи заменяли выбившихся из сил. От вражеского войска отделились группы всадников и поскакали в нашу сторону. Это были конные лучники. Приблизившись, они брали поводья в зубы, натягивали тетиву и, прицельно выпустив стрелу, мчались в сторону. Стрелы со свистом сбивали стебли тростника, с плеском падали в болотную жижу. Жалобно взвизгнул раненный волк, со сгоном упал один из низаритов, пронзенный насквозь, так что из его груди торчало только пестрое оперение. «Всем отойти!» — крикнул я, дабы укрыть своих людей от обстрела в топкой тростниковой чаще, недоступной для конных. Впереди залегли только несколько наблюдателей–волков. Стрелы продолжали сыпаться еще некоторое время, но это уже был обстрел вслепую, не приносивший нам вреда. Вскоре он прекратился. Прервался на какое–то время и рев карнаев, так что мы смогли расслышать друг друга. Не разбирая дороги, ломая тростник и разбрызгивая грязь, ко мне вскачь примчался волк–разведчик, прохрипел: «Они идут!» — и замертво свалился у моих ног. Только тут я разглядел стрелу, торчавшую у него из–под левой лопатки. «К бою! — крикнул я. — Мужайтесь, друзья, и прощайте!» Любые приказания в нашем положении были уже неуместны, но, желая воодушевить свой маленький отрад перед смертельным боем, я возвысил голос и прочел «Военную касыду» — одно из самых знаменитых стихотворений из числа написанных мною под именем Али Мансура:
Мой друг, Абдалла ибн Салем, взгляни, заалел восток,
Зовя к бесконечным далям твой дух, отважный ездок.
Какая скачка взволнует верблюдиц твоих бока?
Их поступь неукротимей, размеренней, чем поток.
Стройней тростника их ноги, их шерсть молока белей,
На сутки бега им нужен воды лишь один глоток.
Но так же как их, лишенья в пути тебя не смутят,
Ведь ты и в питье, и в пище воздержан, как сам пророк.
Услышь, как ликует недруг, унизивший твой народ,
Пусть сердце твое забьется, как в ветреный день платок.
В умах воцарилась Кривда и нагло вершит дела,
Теперь в слезливых молитвах лишь трусы находят прок.
Аллах помогает смелым, преследующим судьбу,
Ударами метких копий ее сбивающим с ног.
Твое же копье — как пальма, что воду хранит в песках,
Но, чудом взлетев над пальмой, блестит стальной ручеек.
Прокатится дрожь по древку, как судорога любви,
Когда острие с налета врагу вонзится в висок.
Твой меч — питомец Дамаска — остер, как мысль мудреца,
И, как крыло Азраила, изогнут его клинок.
Как бабочка, что порхает над пиршественным столом,
Он вьется над полем битвы, чтоб впиться недругу в бок.
Он в красном вине кровавом раскусит сахар костей,
Чтоб вместо золота недруг бессильно сгребал песок.
Война — забава безумца, и бремя мудрых — война,
Спасется тот, кто погибнет, повсюду разя порок.
Стремится в черное время мудрец не себя сберечь,
А лишь в себе добродетель — Аллаха лучший цветок.
Касьще Али Мансура внимай без боязни, друг,
Ведь заповеди ислама — ее чистейший исток.