Вскочив в автобус, Петраков стряхнул с куртки воду.
— Ну и погодка, дед Иван. Один мой знакомый говорит: «У меня от этого климата сапожные щетки на складе лысеют».
Дед Иван опять улыбнулся и грузно вылез из кабины:
— С машиной все нормально.
— Хорошо, — кивнул Петраков. — А вот у меня — дела. Отправил жену в роддом. Вроде бы рано ей… Завтра праздник — детсад и ясли закрыты. Сегодня отвел ребятишек к соседям, послал телеграмму матери…
— Вот… — дед Иван простодушно и жалобно выругался. — Я как чувствовал. Значит, мне завтра в первую?
— Выручи, Иван Митрич, — попросил уже как бы по инерции Петраков.
— Куда вас денешь… — махнул рукой дед Иван и пошел в диспетчерскую сдавать маршрутный лист.
— Я тебя тоже когда-нибудь выручу! — крикнул вдогонку Петраков.
— Ладно, выручишь, — проворчал дед Иван и, нахохлившись, скрылся в дверях диспетчерской.
Домой он вернулся в десятом часу вечера. После работы он заседал в месткоме, где распределяли подарки и премии женщинам, а потом, дожидаясь торжественного собрания, заглянул в галантерейный магазин и купил скромную, неярких старушечьих расцветок косынку — Николаевна наверняка припасла на праздник чего-нибудь, надо и ей уважить. На собрании он сидел в президиуме, тайком подремывая в заднем ряду, прячась за спины.
Николаевна встретила его молча. Налила воды в рукомойник, повесила на плечо мужу чистое полотенце. Так делалось уже много лет, если она была недовольна мужем. В таких случаях она почему-то доставала самое новое и чистое полотенце, а он усмехался при этом — вспоминалось ему, что в боксе тренеры выбрасывают полотенце на канаты, когда признают поражение своих питомцев, а Николаевна, поди ж ты, таким жестом объявляла ему что-то вроде войны.
Но сейчас он забыл о боксе, неторопливо отмывал руки, намыливал обвисшие и заросшие белесой щетиной щеки, находясь в каком-то полузабытьи, без единой мысли в голове. Им овладело безразличие, и было уже не важно, болит или не болит ключица, сердится или не сердится на него Николаевна. Только сев за стол, он вспомнил о подарке, поискал его в пальто и, найдя сверток, молча положил на стол.
Николаевна словно ничего не заметила — ей, наверное, хотелось как можно дольше быть недовольной. Ставя ужин, она отодвинула сверток на край стола, а потом любопытство взяло верх, развернула и подобрела, но опять же — не подала виду.
Потом она сочла нужным сказать, что Пришла телеграмма от сына из Хабаровска. Он должен приехать завтра утром с женой и дочерью. Дед Иван промолчал. Для Николаевны этот приезд был важен, — прошлым летом она повздорила с невесткой и теперь надеялась помириться с ней. Дед Иван держался в стороне от их дел и потому промолчал…
— Тебе нездоровится, Иван Митрич? — Николаевна отходила быстро и теперь уже заглядывала ему в лицо.
— Да есть малость.
— Согреешься? У меня огурчики маринованные есть, картошка.
— Согреюсь, — ответил он так, будто был намерен сделать это исключительно для того, чтобы угодить жене.
— И ноги обязательно надо попарить. Я мигом нагрею воды, — заторопилась Николаевна и начала назидательно говорить о том, что он стал совсем плох и пора ему проситься на более легкую работу.
Старка немного расшевелила его. Он почувствовал себя уютно, а когда опустил ноги в таз с горячей водой, стало и вовсе хорошо. Тепло ласковой волной разлилось по телу и клонило ко сну.
Проснулся он от громкого треска во дворе. Он вышел на крыльцо — снег падал сплошной белой стеной. Трещала береза — вся она обмерзла льдом — и вершина, не выдержав тяжести, сломалась.
В спальне светящиеся стрелки будильника показывали без двадцати пять.
— Что там? — встретила жена вопросом.
— Гололед, снег. Навалило, наверное, с полметра, — ответил он и начал одеваться, включив в прихожей свет.
— Куда ты собираешься?
— На работу. Мне в первую.
— В какую первую? У тебя сегодня выходной!
— Петракова подменяю.
— О господи, Петракову опять праздник.
— Какой там праздник. Жена собралась рожать, а ему нужно с ребятишками дома посидеть, пока его мать не приедет.
— Нам бы привез ребятишек.
— Если бы да кабы. Зачем ему с ними зря таскаться, когда мать приезжает?
— Но ты-то как пойдешь на работу, ведь ты всю ночь стонал? — возмутилась Николаевна.
— Обещал.