Марита:
Клад чудесный, или Притча о трёх желаниях
Аннотация:
О Румпельштильцхене, хозяине Черного Леса
Под косматой елью,
В тёмном подземелье,
Где рождается родник, -
Меж корней живет старик.
Он неслыханно богат,
Он хранит заветный клад,
Кто родился в день воскресный,
Получает клад чудесный.
(В. Гауф, “Холодное сердце”)
Всё началось с того, что дровосек из Шварцвальда, Матиас-простофиля, утопил свой топор в болоте, да и сам едва не утоп. Он шёл по тропе, кругом было зелено и склизко, нога проваливалась в мох по самую щиколотку, кричали вороны на колко-еловых ветвях, а Матиас считал ворон и не замечал ничего, пока под сапогом не бурлыкнуло, не ухнуло где-то под ложечкой, и грязно-серая зелень не плеснулась ему прямо в лицо. Тогда он спросил… нет, не спросил, по-лягушачьи квакнул: “Что?”, и трясина ответила: “Глумк!”, и засосала его чуть поглубже. Матиас выругался, и оттолкнул серо-зелёные, дряблые руки её, липко обхватившие бока. Вороны на ветвях засмеялись, а трясина сжала его чуть сильнее - достаточно сильно, чтобы рыжее предзакатное солнце в глазах Матиаса мигнуло, точно угасающий фонарь, и закатившейся под стол монеткой скрылось за высокими елями. И Матиас крикнул ему: “Стой! Какого дьявола…”, и чёрно-еловые ветви над головою его сложились в остроконечные рожки, и трясина ответила: “Чмок!”, и всосала в себя еще пол-Матиаса. И Матиас заорал в полную силу, меся ногами топь, точно тесто в кадке, вязкое, к коже липнущее тесто, пахнущее болотною гнилью. Тесто лезло ему в лицо, Матиас отфыркивался, не желая есть, сплевывал мерзко-липучие комки, и вороны кричали без передыху, колкими, как иглы, елово-острыми голосами, и иглы застревали в горле, и Матиас вскоре не мог уже и кричать… а потом вдалеке послышались булькающие шаги, словно кто-то шёл в гигантских сапогах, напрямки по болоту, с каждым шагом выдирая подошвы из чёрно-пакостной гнили… А потом сапоги остановились прямо напротив Матиаса, и чей-то громовый голос с вершины елей спросил: “Ну и что ты кричишь, букашка?”
Матиас поднял голову, вывернул шею, впечатываясь волосами в дрябло-болотную топь. Он был огромен, выше самых высоких елей, одетый в ярко-зелёное, с древесного цвета кожей, тёмный, как сама ночь, болотный великан, пришедший, чтобы… растоптать? съесть? поглумиться над утопающим Матиасом? И Матиас разозлился (а злился он не так чтобы уж часто в жизни), и сплюнул великану на сапог горечью отдающей слюной.
- Не видишь, что ли?! Тону в этом клятом болоте, пропадаю ни за понюшку табаку! А тебе чего надобно, пугало?! Шёл бы и дальше своею дорогой!
Великан рассмеялся, заухал по-совиному, и чёрная топь под ногами его колыхнулась в такт, и точно щепку, шваркнула Матиаса к гладко-выпуклой кочке великаньих сапог. Матиас ухватился руками за кочку, вцепился, как утопающий в соломинку, подтянулся и выполз, скользкий, как червь, ничтожнейшая букашка в ногах повелителя леса.
- Сколько же в вас самомнения, клопы! И сколько страха за собственную шкуру… Забавственный коктейль, весьма и весьма забавственный. Мне бы, признаюсь, хотелось посмотреть, как ты тонешь, но посмотреть, как ты спасаешься, еще смешнее, - бурая, точно еловая кора, истрескавшаяся ладонь скользнула по кромке сапог, счищая болотную грязь, и остановилась перед Матиасом, и Матиас ухватился за палец, толстый, словно еловый ствол, и великан поднес Матиаса к лицу, к тускло-зелёному глазу, круглому, как у совы. - Как имя-то твое, мелюзга?
- Матиас, ваша болотная светлость. В деревне меня кличут Матиас-простофиля, а всё потому, что не везет мне по жизни. Неудачник я, что и говорить. Какой шанс мне не дай, всё из рук выпускаю. Видно под несчастливой звездою родился… - пробормотал Матиас в широкий, как плошка, зрачок. - Вот и сегодня, шёл за дровами, с тропы не сворачивал, и как эта клятая трясина под сапоги подвернулась…
Он сокрушённо развёл руками, и чёрный провал великаньего рта искривился в ехидной усмешке. Серые, как камень, зубы сверкнули из-под растрескавшейся древесной чешуёю губы - великан забавлялся его жалкому, непутёвому рассказу, его нелепой, неудавшейся судьбе. Может - забавлялся, а может и сочувствовал, желая помочь? Матиас отчаянно надеялся на последнее.
- Неудачник, говоришь? Звёзды не так при рождении встали? Эх, любите вы собственные грехи на высшие силы валить! Букашки, как есть, ничтожные, мелко-пакостные букашки. Но любопытственно за вами порой наблюдать, ох, как любопытственно… И собственно говоря, любопытства ради…
Точно холодный ветер пронёсся над вершинами елей, воздух сгустился, небо враз заволокло гнилостно-серым, резкими, как удар топора, криками, закричали вороны. Матиас почувствовал, как непредставимая сила подхватила его, сжала обручем грудь, выбивая остатки дыхания, швырнула куда-то в низко наплывшие облака, а затем плавно опустила на землю. Он стоял в двух шагах от едва не сожравшей его без остатка трясины, и сломанные ветром еловые ветки лежали у ног его, точно порушенные кресты, и от великана не было и следа, ни единого следа гигантских сапог, словно, выбросив Матиаса на сушу, он ушел, откуда явился - в склизко-болотную топь, погрузившись по самую маковку, и Матиас тому был весьма рад.
- Спасибо вам, ваше болотное высочество! Премного обязан! - он сунул пятерню к затылку, желая соскрести с головы шляпу, склонившись в поклоне перед великаньим благородством, но шляпы не обнаружил, и махнул рукою на эту небольшую потерю, и сделал едва ли не пару шагов, как вдруг откуда-то из-под ног его прозвучало: “Да не за что, собственно говоря. Забавные вы все, клопы!”
Произнесший это сам был немногим больше клопа - заросшее золотисто-коричневой шерстью создание размерами с крысу, уютно угнездившееся между еловых корней, в красной, как мухомор, островерхой шляпе и ярко-зелёном камзоле с золочёными пуговицами. Голос у него был писклявый и тихий, ничем не напоминающий громоподобный великаний рык, бурю, вырывающую с корнем столетние ели, но Матиас узнал его, сразу, мгновенно узнал, и ноги Матиаса подкосились от слабости.
- Забавные, м-да. И пугливые, как лесные мыши. Ну-ну, не трясись же ты так. Как видишь, я сегодня добрый, тебе повезло, Матиас-неудачник, чертовски повезло встретить меня на своем пути. Твоя судьба оказалась к тебе благосклонна на этот раз, а если вдруг в следующие разы окажется не столь благосклонною… что ж, теперь ты знаешь, где меня искать. Единожды спасённых я беру под особое покровительство. Когда вновь очутишься… в болоте, и это болото вновь начнет тебя пожирать - просто назови моё имя, вот здесь, на этой самой поляне, и я появлюсь. Трижды появлюсь перед тобою, а на четвёртый раз - выбирайся сам. А я посмотрю на это, Матиас-блоха, Матиас-простофиля! - карлик приплясывал в змеино-извивистых корнях, сучил от нетерпения ножками в крошечных кожаных сапожках, и тень его, гигантская, великанья тень, тянулась от края до края поляны, дрожа, как болотно-серая ряска, и липкий, противный холод бежал у Матиаса по спине.
- Благодарю вас трижды, ваше болотное всемогущество! Век буду помнить вашу доброту, век буду свечки за вас в кирхе ставить! А как имя-то ваше, как вас звать-величать?
Карлик хихикнул, и, растянув в улыбке длинно-лягушачьи губы, сказал… проквакал… пропищал… каркнул, исчезая между корней, втягивая за собою шлейфом колышущуюся тень: