На размышлениях, верно ли он поступил, написав Меруерт о такой оценке его профессиональных заслуг в Алжире, Казыбек незаметно для себя уснул.
Широкие ноздри джигита мелко вздрагивали во сне, будто обладатель их принюхивался к окружающей атмосфере в салоне, голова запрокинулась на спинку кресла, и большеватый нос на лице стал еще более заметным. Глаза совсем исчезли под плотными веками.
Если приглядеться к портрету нашего пассажира более пристально, прежде всего следовало бы отметить высокий и чистый лоб с глубокими залысинами, черные дугообразные брови шириной почти в палец. На левой щеке, ближе к уху, отметим небольшую родинку…
Казыбек с юношеских лет носил усы. Сейчас они разрослись, стали пушистыми и как бы налились темнотой африканской ночи Они заполонили все пространство над верхней губой, подступись к носу, обрамляя полудугой нижнюю часть лица. Возможно, более тонкие знатоки достоинств мужчин из числа представительниц прекрасного пола при желании могли бы отыскать в облике джигита какие-то другие характерные приметы, но и другие подчеркивали бы в нем нечто степенное, присущее зрелому мужчине. Например, раздавшиеся к нынешним годам плечи, внимательный взгляд, склонность к задумчивости, когда Казыбек пребывал наедине с самим собою. И мечтательность, свойственная не поддающимся возрасту натурам.
Говорят, все познается в сравнении. Если бы десяток ровесников встало в круг, Казыбек среди них наверняка не затерялся бы. Надумай он вдруг потягаться с другими в поднятии тяжестей, удержал бы на вытянутых руках не только двухпудовую гирю, но любого из своих соперников. Впрочем, он был достаточно скромен, чтобы утверждать свое «я» именно таким образом.
Геолог Казтуганов впервые встретился с Меруерт в отдаленном степном ауле, вскоре после того дня, когда его поисковый отряд развернул на окраине селения буровую площадку. День выпал на редкость жарким, солнце будто издевалось над увлеченными своим делом проходчиками глубин. И когда люди, постепенно обессилев от палящего зноя, потянулись один за другим к чабанской юрте, вслед за своими подчиненными пошел и Казыбек. Странные возгласы услышал он в ту минуту, доносившиеся с небольшой лужайки вблизи пристанища кочевника. Голенастая девчонка гонялась за бабочкой, оглашая окрестность ликующими криками.
Джигиты, стабунившись у ручья, поблескивая лоснящимися спинами, принялись обливать друг друга из котелка. А гибкая, будто прутик тальника, девушка, с овальным смуглым лицом и длинными косицами, хлеставшими ее по спине, не замечая посторонних людей или не желая с ними знаться, продолжала преследовать голубого махаона, не уступая в прыти мальчишкам. Позже Казыбек видел ее возле юрты, она помогала старухе у очага. Вдвоем с Айша-женгей[4], они разжигали самовар. И когда поблескивающий начищенными боками пузач, набитый кизяком и щепками, наконец задымил тоненькой струйкой, девчонка подхватила на руки резвившихся неподалеку от костра двух козлят, принялась вместе с ними исполнять какой-то известный лишь ей одной танец…
Степенная в движениях, Айша-женгей наполнила бутылку молоком и подала девушке. Та принялась кормить жалобно блеющих животных. Накормив, загнала их по одному в большое корыто, где была вода. По всему было видно, что шалунья просто развлекается, ничего такого необходимого, а может быть даже и полезного, в ее возне с козлятами не было.
Истинную цену этой непоседе геологи узнали немного позже, когда наведались в аул еще раз. Хозяин юрты, старый чабан, пропитанный зноем и запахами полыни, позвал приезжих на ужин, зарезав ради такой встречи полугодовалого барашка. После обильного бешбармака Айша-женгей угостила гостей чаем, который все хвалили с большим восторгом, чем приправленную степными травами баранину. Скупой на слова, аксакал Рахымжан, глава семьи, видя, что гости насытились, довольны, вспомнил о девушке.
— Куда это наша Меруерт запропастилась? Может, она что-нибудь спела бы нам?
И тут геологи увидели голенастую девушку, которая днем скакала возле родника. Одетая в цветастое ситцевое платье, с широкой алой лентой вокруг головы, в легких белых туфельках на высоком каблуке, она вошла в юрту преображенной и напоминала некую степную принцессу из сказки. На лице девушки, слегка поблекшем от волнения, играла смущенная улыбка. Джигиты, охмелевшие от чабанского угощения, увидев ее, перестали перебрасываться шутками, замерли в изумлении. Все с почтительным молчанием, будто совершали молитву, уставились на проем двери, где она остановилась.