Выбрать главу

Казыбек тут же ударил тремя пальцами по струнам, в тон ее уверенному напеву.

Шестикрылая[7] просторная юрта Рахымжана опять наполнилась мелодичными звуками, а певица, почувствовав поддержку домбры в умелых руках, взметнулась голосом до неведомых высот. Теперь все бурильщики вслед за своим вожаком старались помочь ей, басили огрубевшими голосами, хлопали в ладоши, пристукивали по краю стола. Бакбай Сержанов, безголосый, охрипший, стучал темными ладонями, будто конь о мостовую копытом. Весь этот нескладный аккомпанемент слушателей, как ни странно, не мешал ни Меруерт, ни Казыбеку в их маленьком ансамбле.

В тот вечер Меруерт перед случайными слушателями выложила весь свой репертуар. Держалась она молодцом и ничем не выдала усталости.

Джигиты, давно оторвавшиеся от городов и от клубов, позабывшие, что такое уют для тела и души, развлекавшиеся лишь свистом ветра и сусликов да дурачествами дизелиста Жакана, любившего выкинуть какую-либо штучку, были бесконечно признательны Айше-женгей за вкусную баранину, Меруерт — за непередаваемую радость песни, а хозяину юрты — за щедрую душу. С тем и покинули пристанище муз среди степи.

Разведчики недр вернулись к своему вагончику возле буровой поздно. Однако и остаток ночи большинство из них не спали, переговаривались на топчанах. Каждый хотел высказать свое впечатление от нежданного концерта в чабанской юрте, а Жакан то и дело порывался запеть, подражая необычной солистке. Но его тут же сердито отчитывали, заставляли смириться со своим безголосием. Темнота ночи еще берегла в сердцах рабочих истинный голос Меруерт.

— Она просто прелесть! — восклицал дизелист.

— А талия? Как она тонка, изящна! Прямо-таки скульптура, достойная руки ваятеля, — доносилось из темноты.

— Эй, а кто из вас первым ляпнул, что она школьница? — гремел разоблачительно на весь вагончик Сержанов. — Вы можете себе представить: Меруерт учится на втором курсе Ускенского пединститута, вот что я узнал от ее двоюродных! Она студентка и вполне даже взрослый человек.

Услышав такое, бурильщик Науканбек, известный своими неудачами в поисках семейного счастья, пробасил из угла:

— Други! Поработайте за меня месяц… Начальник, — так он иногда называл Казыбека, — пусть оформит мне отпуск без содержания.

— Куда навострился? — урезонивали Науканбека дружки. — Ай по отцу, старику, соскучился?

— Не-е! — отбивался от любопытных бурильщик. — В чабаны запишусь. В подпаски к Рахымжану хочу. За месяц я наслушаюсь таких концертов, что, может, и сам запою.

— Вот чего захотел наш Кужбанкара![8] Губа не дура! Ишь ты! Да студентка эта от одного твоего вида убежит на другой день в Ускен, если ты на глаза ей покажешься! Ха-ха! Ну, придумал! В ухажеры к богине! У нее в городе небось отбоя от женихов нет! Целая свита по пятам ходит, жизнью рады заплатить за один ее взгляд.

Разоблачения чересчур ретивого Науканбека так и сыпались со всех сторон.

Подал голос Казыбек, до того не проронивший ни слова:

— Джигиты! Нам рано вставать! А тебе, Науканбек, перед началом вахты в станок заглянуть нужно.

Бурильщики виновато смолкли. Вскоре засопел носом Бакбай, ему вторил мощным храпом незадачливый ухажер. А утром получили радиограмму из управления: переместиться на северо-запад, в межгорье.

Остепеняя других, начальник отряда надеялся на то, что улучит момент и заглянет в чабанскую юрту еще разок, отыщет предлог. Но пришлось метать на машину походное хозяйство буровой. Вместо поэзии — суровая проза…

Меруерт сама пришла к геологам в день их отъезда, пожелала удачи. Казыбек бережно пожал ей руку. Любивший насвистывать какую-нибудь мелодию при хорошем настроении, он знал теперь только одну — про отлетающих гусей… Он и текста-то не запомнил толком, зато уверовал, что и слова и музыка написаны студенткой. Слова он не решался произносить вслух, боясь перепутать, а вот мелодия не отлетала с губ. Исполняя ее, геолог забывал про усталость, песня бодрила, навевала приятные мысли о своем существовании на земле. Иногда он просто терялся от ощущения близкого счастья. Ведь он сам видел, когда подыгрывал на домбре, как весело глядела на него девушка, как вспыхивали ее глаза и все лицо озарялось улыбкой, если взгляды их встречались.

На другой день после концерта в юрте ему уже казалось, что ту песню вместе с ним поют птицы, нежный мотив ее слышен в шуме ветвей, к ней прислушивается все живое вокруг. А этот одинокий жаворонок, что завис над головой с бесконечной трелью, просто подражает Меруерт, воздавая ей хвалу от имени всех пернатых. Симфония звуков в природе была созвучна тому, что творилось в душе геолога.

вернуться

7

Шестикрылая — по количеству углов каркаса юрты.

вернуться

8

Черномазый (прозвище).