Подбежав, мужчина увидел, что постовой стоит на коленях, а над ним нависает лиловая тень и держит в руках пистолеты.
– Выверни дяде карманы, – распорядилась она. – Сколько он нащепал?
– Четыреста семьдесят баксов. Плюс восемь шестьсот деревянных.
– Хренов оборотень! Сейчас мы с тобою сыграем в рулетку.
– Лучше дай ему в морду, и дело с концом.
– Представляешь, забыла, какой же из двух настоящий. Подожди, не подсказывай!
Постовой дрожал, но молчал. Правда, молчал как-то громко.
– Прекратите цокать зубами. Омерзительный звук, – раздражилась жена.
А ведь мне и впрямь все равно, думал мужчина, беря полицейского за подбородок. Одно любопытство: выстрелит или нет.
– Он что, обмочился?
– Это ты его сунула в лужу.
– Жить-то хочешь? – спросила жена.
Полицейский кивнул. Дар речи к нему не вернулся.
– И зачем тебе жить? Объясняй. У тебя две минуты.
Время было уже на исходе, когда постовой взревел и закашлялся.
Она подстегнула его, двинув в затылок стволом.
– Дети… Родители… Нужно!
– А жена?
– Умерла, – всхлипнул он. – Самоубийство.
Супруги переглянулись. Полицейский уткнулся лбом в лужу. По телу его пробежала зигзагом конвульсия.
Если бы он не заплакал, она бы его пристрелила, подумал мужчина.
– А я ведь почти что убила, – сказала жена, когда они поднимались на лифте в свой номер. – Руки чесались спустить оба курка. Ловко ты это придумал – посадить его на такси.
– Покуда от страха оправится, нас и след уж простыл.
– Хорошо быть богатым. Твори, сколько хочешь, паскудства, и никто на тебя не подумает… А вот, например, тебе не было стыдно?
– Ни капли. То есть было, но как-то неискренне. Я стыдился спустя рукава.
Улеглась на кровать и стала крутить пистолеты, примеряя стволами к груди и виску.
– Прибери от греха.
– Любопытно сравнить ощущения. Вроде бы общего мало. Я его держала на мушке, и у меня было чувство, будто в кои-то веки все стало весомо и правильно. Будто жизнь моя обретает свой истинный смысл. Теперь все не так. Как-то слишком намеренно. Вместо ярости – вялость. Выходит, на выстрел в себя мне не хватает запала. Ну, и где справедливость?
Он был уже в ванной и долго мыл руки.
Когда он вернулся, жена сидела перед зеркалом, застывши прямой, неуютной спиной.
– Смотрю и не верю, что я – это я.
– Брось. Ты же его не убила. Только на миг захотела убить. Минутная вспышка.
– Было немного не так, – возразила она. – Я его не убила, потому что себя испугалась. А себя испугалась, потому что совсем не боялась стрелять. В остальном же все было весомо и правильно. Как два пистолета в руках.
– Правильно то, что сегодня на это плевать, – напомнил ей он и потянулся обнять за холодные плечи.
Отпрянула резко:
– Мне надо немного подумать. Я побуду одна?
Просьба его покоробила. Внезапно жена из сообщницы превратилась в его же противницу. Что-то в воздухе переменилось – неуловимо, непоправимо. Какое-то гиблое, подлое чувство уже подступало к нему самому. Больше всего оно походило на ненависть, хотя ею быть не могло, и меньше всего – на любовь, хоть не быть ею тоже едва ли умело.
На примятых сугробах постели сбилось в скрученный труп одеяло. Пистолеты валялись у трупа на белом бедре. Спрятав оба в карманы плаща, муж вышел решительным шагом из люкса.
Жена не сводила глаз с зеркала. Кудрявое позолотой на раме и плешивое изнутри, оно походило на череп. Смуглый обглоданный череп, вид сверху, подумала женщина и усмехнулась. Блестит, будто лысина, и отражает посмертно меня. Смешно, рассудила она. Чтобы увериться в этом, расхохоталась. Потом звонко, счастливо расплакалась, растекаясь лицом в амальгаме.
– И все же, какая свинья! Держала на мушке и упивалась своей кровожадностью.
Власть над собственной жизнью дает власть над миром. Утверждение это банально, но истинно. Все, что истинно, слишком банально. Вот отчего мне хреново.
Она поднялась. На балконе было прохладно и мраморно. Под балконом – мелко огнями, игольчато огоньками. Казалось, можно собрать их в ладошку.
Ей захотелось обратно к собаке. И прижаться к отцовской груди. Захотелось шагнуть от себя и выпасть – наружу, туда, на иголки. Захотелось увидеть хоть краешком глаза тот Остров Воздуха, о котором когда-то мечтал ее муж. Но ничего из того, что хотелось, сделать она не могла: больше всего ей хотелось, чтобы хоть раз в ее жизни что-то сделалось вдруг и само, без ее прямого участия. Случилось как чудо, и тогда она бы поверила: жизнь – это чудо. Потому что без чуда жизнь была мутотой. Бессмысленной пыткой терпением. Экзекуцией временем и суетой. Унылой возможностью всех невозможностей. Одним словом, была просто жизнью, а значит, полнейшим конфузом.