Размышляя об этом, она не услышала, как муж вошел в номер. Он приблизился сзади и принял в ладони ее озябшие груди. С благодарностью ощутила, как они наполняются негой и радостью. Она его очень любила. Так сильно, что всякие мысли о том, будто помимо любви нужно еще как-то жить, были невыносимы. Но сторониться их, сколько ни пробуй, не получалось.
Жизнь – это бегство от жизни, заключила она, если уж быть совсем откровенной и не бояться признать очевидность. Оттого-то нам тесно, оттого-то нас так и трясет.
– Извини, что прогнала. Зато я ужасно соскучилась.
– Промерзла насквозь. Пойдем внутрь. До рассвета уже совсем близко.
Лежали обнявшись и слушали пошепт сердец. В комнате громко, пронзительно пахло весной, но сквозь нее пробивался и запах иной, посторонний.
– Пахнет странно. Не чувствуешь?
– Тебе померещилось.
– Дай сюда руку!
Поборолись. Завладев его кистью, она поднесла ее к носу. Потом резко вскочила с постели. Карманы плаща оказались пусты.
– Где пистолет… пистолеты?
– Откуда мне знать!
Села на пол, закрыла руками лицо.
– Ты кого-то убил?
– С чего ты взяла? Говорю же, тебе померещилось.
Молчали, пока она не завыла от боли. У нее разболелись все кости. Болела вся кровь и болела душа. Даже тень на полу ее тоже болела.
Он лежал на кровати, не сводя с нее глаз. Почему-то ей сделалось стыдно.
– А ты правда кого-то убил?
– Если честно, не знаю. Возможно, промазал.
– В кого ты стрелял?
– В человека. В человечество я бы попал.
– Просто так вот, вдруг взял и пальнул?
– Это было так просто!
– Но зачем?
– Минутная слабость. Точно как у тебя.
Ее озарило:
– Ты что, мне завидовал?
– Отставать не хотел. Теперь я на шаг впереди.
– Ты стрелял, чтобы я передумала?
– Когда ты прогнала меня, я подумал: тебе надо дать только повод, и ты от меня отречешься. Если ты испугалась убийцы в себе, убийцу во мне ты не стерпишь.
– Потому что тебя так люблю?
– Что-то вроде того.
Она не сдержалась и прыснула. Долго, до колик, смеялись. Попытались заняться любовью, но вышло нескладно, так что почти ничего и не вышло. Их это совсем не расстроило.
– Выпить не хочешь?
– Предпочитаю дойти налегке.
– Я тогда тоже не буду.
За окном перестало темнеть. Каждый из них считал своим пульсом минуты. В кои-то веки земля не дрожала.
– По-моему, все, как хотели. Это был замечательный день. Мы же ни в чем не ошиблись?
– Парашют, – сказал он. – С ним мы с тобой дали маху.
– Мечтали всю жизнь о такой ерунде!
– И боялись всю жизнь, что не сможем.
– Теперь-то уж ясно, что сможем.
– С парашютом – еще не прыжок…
– Есть еще время для ванны? Ты проверял, во сколько сегодня рассвет?
– В шесть двадцать восемь.
– Могу не успеть. Лучше пойдем вместе в душ.
Искупавшись, они облачились в наряды от Каран, Бриони и Босса.
– Галстук надеть?
– Ни к чему. А мне губы красить?
– Разве что самую малость. Не видела, где мой одеколон?
– Ты очень красивый.
– Ты гораздо красивей.
– А вот, например, ты доволен, что я целый день держалась, держалась и додержалась? Я ведь не передумала?
– Я тобой очень горжусь. Но был бы не против, если бы ты передумала.
– Обманщик! И за что я тебя так люблю?
– Для меня это тоже загадка. Хочешь не хочешь, а лично тебе задолжал больше всех как раз я.
– Сегодня ты все искупил. Я сегодня так счастлива!
Он поглядел на часы.
– Шесть двадцать семь. Осталась минута. Готова?
– Почти.
На пару секунд она задержалась у зеркала, подбирая под счастье лицо. Потом взяла мужа за руку и повела на балкон. Они ступили на мрамор и, ободряя друг друга улыбками, чуть подышали апрельской прохладой. Мужчина помог супруге взобраться на балюстраду, после чего сам вскочил на перила и вернул жене свою руку. Она совсем не дрожала (ни рука, ни жена). Когда он вдохнул первый луч, его жадные, звонкие легкие налились до краев торжеством и предвосхищеньем полета. Ноздри защекотало лепестковым благоуханием, и он почувствовал, что в этом шаге вперед, уже сделанном ими, воздушном, свободном, бездонном, заключена последняя правда о том, чего знать никому из живых не положено. Чудо жизни свершилось и было коротким, как миг. Как полет. Как вторжение в вечность.