Хозяина средь веселящихся не было.
Говорили, со счастья такого он чуть не задохнулся. Говорили, едва пережил приступ астмы и потом всю неделю валялся в постели.
Чего не говорили, так это того, что не знали: единственным зрячим из тех, кто смотрел на видение и ничего не узрел, был как раз он, хозяин гостиницы в Коста-Термина.
Когда призрак растаял и постояльцы закончили обниматься со слугами, когда тощий старик и собака исчезли под аркой, ведущей во внутренний двор, когда сердце в груди рвалось от восторга вперемешку со жгучей обидой, когда оно так и не разорвалось, хозяин смахнул с лица слезы и, прихватив с нижней полки бутылку, спустился по лестнице в тусклый подвал. В нос шибанул затхлый запах, но хозяину было не до того. Не до забот о здоровье и жизни. Дело, с которым пришел он сюда, в этот тайный, подспудный, неправедный мир, было куда как важней.
Старик его ждал. Он сидел в темноте в своей крошечной комнате с вентилятором на потолке. Сидел на диване, кроме которого здесь еще был только стол и два стула. И собака, если уж поминать не одну только мебель.
Хозяин пошарил рукой по стене и зажег бледную лампочку прямо над входом.
– Вот, – сказал он. – Это тебе. Заслужил.
И сунул в пугливые руки бутылку.
– Просил же тебя: включай свет, – продолжал он, примостившись на стуле. – Тебе он, конечно, без надобности, но чего не бывает! Вдруг сюда кто заявится, а раскрывать нам им карты негоже.
Старик на диване молчал. Если он как-то и отозвался, то разве что клацаньем кадыка. Отпив из бутылки добрую половину, он аккуратно поставил ее между ног, отогнав оттуда собаку. Та пробежалась по комнате, плюхнулась на тюфяк у стены и напряженно следила за гостем. В отличие от глаз старика, ее зрачки могли видеть то, что было трудно почувствовать или услышать.
Подумать только, размышлял с торжествующей горечью толстый хозяин, это вот все, что понадобилось. Немой алкоголик-слепец и собака. Чтобы рассказывать сказку, даже Господу нужен был реквизит пощедрее. Ай да я!
Подышал тишиной, потом сказал вслух – непонятно кому из троих:
– Пусть я не умею писать. Пусть я жить не умею. Пусть я не умею любить. Пусть я ничего не умею, но все же я сделал им чудо. Рано ли, поздно, любовь для каждого отшумит, жизнь измельчает, скукожится, всякая книга забудется, а вот чудо – останется. То-то же.
Для всех, кроме меня, добавил он про себя и зевнул. Интересно, Бог тоже зевает, когда дурит нас трюками? И потом Ему тоже становится плохо?
Ему было так плохо, что он провалялся в постели неделю. Все это время тощий старик и собака с утра занимали свой пост и дотемна стояли на страже у чуда. Хорошо это или плохо, ни тот, ни другая не знали. Им было на это плевать.
Чуду, собственно, тоже…
Пловдив, 16 июня 2012
Другая нога
Мексиканский рассказ
Едва я заслышу о всепоглощающей любви, как тут же вспоминаю несчастного японца, воплотившего сей речевой штамп на практике. Неужто не помните? Об этом случае трубили все газеты! Бедолага так втрескался в собственную жену, что взял да и слопал ее за милую душу. Вот я и думаю: не является ли поцелуй латентной формой каннибализма? Ведь когда мы говорим: «Я тебя так люблю, что прямо съел бы», мы действительно голодны, как людоеды. Или не любим, а врем.
Не поленись Коста Крус в понедельник, когда сын впервые стащил ключи от машины, его хорошенечко выпороть, глядишь, никакой бы беды на субботу не выпало. Он же всего и сподобился, что отвесить мальцу подзатыльник и, даже не вынув из губ сигареты, пригрозить сквозь дымок: «Попробуй еще, я тебе ноги из задницы вырву».
В отличие от глуховатой судьбы, которая слышала звон, да не распознала подробностей, малыш Кристобаль угрозе не внял. А коли и внял, пяти дней хватило ему за глаза, чтоб позабыть о ней напрочь. Тут как раз подоспела суббота.
Дождавшись ухода отца на футбол и проводив на вокзал мать с сестрой (те отбывали в Сальтильо поскулить над хворающим дедом, а заодно прикупить барахлишка), пострел устремился домой, приволок из сарая садовую лестницу, взобрался на крышу и влез в слуховое окно, через которое звезды – случалось, его же зрачками – приспособились шпионить за спальней родителей. Спрыгнув на пол, он схватил с подоконника старый кувшин, погремел его содержимым, опрокинул вниз горлом и вытряхнул связку ключей. Первым из них Кристобаль отпер дверь, вторым отомкнул раскаленную дверцу машины, третий, усевшись за руль, сунул в замок зажигания. Мотор забурчал и взревел.