– Умерла.
– За решеткой?
– На так называемой воле. Вдруг поняла, что свободы в тюрьме было больше, и шагнула под поезд… Русская классика. Анна Каренина.
– Просто проткнула газету и даже не посмотрела в лицо? Ни слова ему не сказала?
– Ни слова. И не посмотрела. Слишком долго он вместо лица предъявлял ей газету.
– Я в шоке.
– Забей.
– Ты меня огорошила.
– Я тебе соврала.
– Как так – соврала? На фига?
– Спроси что полегче. Не знаю. Считай, неудачная шутка. Впрочем, если поверил, довольно удачная… А теперь, сделай милость, расслабься и постарайся заснуть. Я почти уже сплю.
– У тебя на щеках блестят слезы.
– Пусть себе. Мне не мешают.
– А мне вот мешают.
– Люк свой задрай! Задолбал.
Битый час муж ворочался, жадно, свирепо зевал, потом горько вздохнул и покосился на женщину.
– Холодрыга. Насквозь пробирает. Холодно спать и не спать тоже холодно. Никогда так мне не было холодно думать.
– Тогда и не думай.
– Может, обняться?
– Во мне такой холод, что если к нему прислонится еще один холод, то станет вдвойне холодней.
– Так не бывает!
– У нас только так и бывает. Будь любезен, отлезь на свою половину.
Помолчали.
Замучились вместе не думать и снова открыли глаза.
– Кого ты сейчас переводишь?
– Да так, одного графомана.
– А тема?
– Убийство, звериная страсть, итальянская кухня и ноги.
– Ноги?
– Точеные женские ноги. Они там на каждой странице.
– Эротический триллер?
– Халтура с пальбой, юморком и дежурным развратом. Весьма хорошо продается.
– А как же нетленка?
– Работаю в стол.
– Но – работаешь?
– Периодически.
– Не хватает свободных часов?
– Не хватает свободных и искренних слов. Чем дальше, тем больше я их забываю. Какой-то подвывих сознания: вроде бы все при тебе, а самого нужного нету. Запропастилось куда-то, хоть было всегда под рукой. Понимаешь, о чем я? Эти утырки лишили нас необходимого. В истории прежде такое бывало?
– В истории и не такое бывало.
– И такие, как мы, в ней бывали?
– Имя им – легион.
– Тоже разменная мелочь эпох?
– Расходные винтики-шпунтики.
– Живодерка она.
– Живодерка.
– А ты мазохист.
– Вот те раз!
– Она тебя дрючит, и ты же ее защищаешь.
– Разве что самую малость – от профанации временем.
– То и дело долдонишь эту муру! Можно подумать, что для истории время – не кровеносные жилы, не пульс, не костяк, не опора, а так – мишура, бутафория.
– Хочешь со мной поругаться?
– Хочу.
– Тогда управляйся сама. Я тебе не помощник.
– Высокомерная сволочь.
Он снова вздохнул:
– Хорошо. Если ты так настаиваешь…
– Шел бы ты лесом, настаиваю, – передразнила она. – Тоже мне, Аристотель. Не смей меня трогать!
Завозились, подрались немного. Почти не согрелись.
Вынырнув из-под одеяла, муж положил подбородок жене на плечо и сказал:
– Все-таки я тебя очень люблю.
– А я тебя – нет. Ты трепло.
– Просто не знаю, как лучше тебе объяснить.
– А на пальцах нельзя?
– Предлагаешь прибегнуть к метафоре?
– Хоть к прозопопее!
Он подумал, что время – давно не река. И не круговорот. Не спираль, не стрела, не прямая и уж никак не судия. Время – фикция всяческой функции.
Затем вслух произнес:
– Время – это то «быстро», то «медленно».
Женщина хмыкнула:
– Метафизировал чрезвычайно доходчиво.
– Ладно, давай рассуждать философски. Возьмем, например, Большой взрыв…
– Предположим, накрыли ладошкой и взяли. Что дальше?
– Приплюсуем к нему многомиллионолетнее расширение пространства со скоростью света.
– Приплюсовали. И что?
– Какая же это история? Измеримая неизмеримость! Проницаемая мембрана между вечностью и бесконечностью. Космически-квантовый оксюморон. Абстрактно-конкретная относительность, осязаемая субъектом сквозь призму психофизических паттернов. Время – текучесть, летучесть, безумная скорость и беспрерывность случайностей, возведенных в бессчетную степень, равную сумме несметных галактик и посему когерентную нашему «медленно».
– Красиво сказал – как соврал. Притворюсь, что усвоила. Теперь перейдем-ка к истории.
– Если время – направленный хаос, то история – это сюжет. Прихотливая ломкая линия тайной идеи конечности.
– Смертоносной идеи?
– Идеи всегда смертоносны.