Про подарки он никогда не забывал, самые дорогие доставались Ритке с матерью. Они тупили взор, поспешно благодарили, а мать натужно улыбалась и изо всех сил старалась не пустить мгу в глаза. И тогда Тимур любил его больше матери, а уходящей Ритке ставил подножку.
Отец бил его не часто, но больно и тщательно, на следующий день избегал взгляда и говорил покрошенным в хрупкий лед голосом. И наверное думал, что один. А Тимур снова любил его полной грудью.
Но случалось, он его ненавидел. Отец сплевывал, держа руки в карманах, нарочито икал, дышал в лицо нешибким перегаром и спрашивал: «Где?» Потом шел дальше, спотыкаясь, притворяясь пьяным, и кричал: «Выходи! Встречай мужа! Забыла, как положено?» Позже мать кипятила на печке воду, ломала в нетерпении пальцы и спешила с тазом в спальню. И оттуда шумело: «У-ух!.. Сварить захотела? Холодной подлей!.. Это тебе ноги, не кастрюля». Дед уходил на порог, курил, и мундштук сипел, и дым резво клубился в густых сумерках.
Как-то раз, когда они шли с заднего поля, и уже спускалась ночь, и воздух был теплый и пряный, а тени от вишен ложились жирными кусками на тропу, Руслан, бежавший первым, замер и вскрикнул. Потом увидели остальные. Ритка тащилась по двору с открытым душным ртом, едва перебирая ногами и судорожно всхлипывая. Платье было разорвано до бедра, и на подоле чернело пятно. Она остановилась и сдавленно позвала: «Мама…» Мать ахнула, кинулась вперед, но упала, отброшенная отцовским локтем. Он стоял, сжимая рукоять лопаты, и не сводил с Ритки вспененных глаз. Потом жарко выдохнул: «Сука!» – занес лопату над головой и двинулся. Тимур вцепился в мокрую рубаху, повис на ней, почувствовал звонкий удар и отлетел в сторону. Отец уже опускал руки. Тимур зажмурился. Потом услышал вопль и подумал: «Убил. Нас всех убил…» Вопль оборвался, как срезанный, и по земле прокатилась дробь шагов, потом хлопнула калитка, за ней – распятый в тишине голос с тем же словом: «С-с-сука…» И тогда он открыл глаза. Лопата торчала из земли мертвым черенком, и Ритки не было. Отец шатался, хватал себя за горло, и Ритки не было нигде. Мать лежала в траве, перевернувшись на спину, колотила кулаком по разбросанной клубнике. Баба стоял на крыльце, опоздав, не увидев, и тянул к отцу молящие руки, зовя его по имени, выронив палку.
Ее привезли в милицейской коляске – той самой, в которой подвозили час назад, только теперь вошли все вместе, а один все трогал кобуру, пока другой рассказывал про автобус, слетевший в реку, чужую смерть и чужую кровь на Риткином платье.
Она облысела в две недели. Совершенно. Вечная косынка на голом черепе, как вечная ненависть.
И после тот делал ей дорогие подарки. Косынки в них никогда не было…
Но он его все ж таки любил. Тимур любил его.
Он сказал:
– Про отца расскажи… Знал он?
Дед согласно кивнул. Потом сказал:
– В селе про мать не утаишь. Мельница ведь до сих пор стоит. И отовсюду ее видать.
– От нее, значит, уйти хотел?
– Только получалось, что и от меня.
Тимур помолчал, потом сказал:
– И ты…
– Да, – сказал дед. – Еще и коня продал.
– А он женился и даже не перестроился… Чужой дом?
– Все повторяется.
– И после ты повесил над дверью это? – Он указал на кабанью голову под потолком.
– Последний раз в тот год охотился.
– И до того запахов не чувствовал? Ну, от которых жалко становится?
– Когда сердце слабеет, нюх острее делается.
Тимур встал:
– Мне только тринадцать.
– Знаю. Но ему – поздно, а Руслану рано еще.
– ТЕПЕРЬ поздно. Но было же, когда не поздно!
– Верно. Хотел, чтоб легче вышло, да вот легкой правды не оказалось. А мост всегда подновлять нужно.
– Ты должен был знать.
– Да. Только Нана про это ничего не говорила.
– Он тоже мстил.
– Тоже?
– Ты забыл про винтовку. Ту, что у водопада не бросил. Так что опять повторилось.
– Но у меня не получилось. Никто тогда не догадался.
– Кроме них?
– Кроме них. Но и им легче было из памяти вытравить, потому что никто не догадался.
– И ты им напомнил? Через сорок лет?
Дед отрицательно покачал головой.
– Я просто вернулся.
– Зачем? И Нана про это говорила. Зачем вернулся?
– Посмотреть хотел. Лишь взглянуть.
– Расскажи. Только это будет последнее.
– Это и так последнее. Потому что потом ты родился. Перед тобой ходил, Рите второй минул.
– Ему двадцать было.
– Точно. Мальчишкой женился. Отомстить торопился.
– Не надо про месть.
– Хорошо. Ты сядь. Тяжело вверх глядеть.