– Все равно что наперстком болото сушить. Там поклажи на сотню цистерн, а у этого хрена Григорова – хоботастая бочка одна, да и та будет ведер на двести, не более.
– И чего же нам делать в таких обстоятельствах? Лопатой самим ковырять необузданно?
– Самим – не самим, – говорю, – а решателя бы поискать нам нелишне.
– И кого ж это, дедка Запрян?
– Кабы знал, – усмехаюсь, – блокаду с двора своего устремил бы давно в истребление.
– Тьфу ты, старый чурбан!
Раскурился я пряной цигаркой и внушительней дымом завесился. Как обжился в тумане прищуром, подморгнул Трендафилу на действие. Снова по кругу бутылку пустили, взбодрились и даже маленько сознаньем нахохлились, а кмет Воденичев на стуле поерзал и неуклюжится мимо застенчивым зрением:
– Может, в город сгонять заместителя? Эй, Стоянчо, поедешь? Туда да назад – два часа. Обернешься быстрее, чем пена в бокале прокиснет.
А Стоянчо, не будь дураком, стопки три уж успел хлобыстнуть.
– Не имею возможного права. Коли б раньше меня озаботил, я б спиртного не кушал. А так – полицаи меня за рулем не поймут, изобидятся. Может, себя на признание выставишь?
Воденичев, лицом вперекоску, ему отвечает:
– Не словчить мне, коллега Стоянов. Как я к ним нарисуюсь с проблемой такой? Я и фраз подходящих в себе языком не нащупаю, чтоб не выглянуть после посмешищем.
Оторва ему предъявляет похлопом сочувствие:
– Твоя правда, начальник. Дюже неслыханный наш неуспех, оттого и весьма унизительный. Добро бы, к примеру, трубу прорвало. Дак ведь нету у нас ни трубы, ни системы приемки говна, а одни лишь сортиры на задних дворах, позабытые модой дристалища.
Остальные созвучно угукнули. Потом Ицо Беспалый к печали уныние пристегивает:
– А жесточе всего, – выступает вперед животом и за помочи нервами дергает, – что вину на другого не свалишь: что́ в очко наложил, то и выплыло. Как возможно такое в ученой теории? Между прочим, Закарий, к тебе обращаемся. Разъясни нам напавшие сложности с точки зренья научных анализов. Или ты не учитель с дипломом казенной печатности?
Закарий Станишев очками вспотел, губошлепство жует. Смежно Додю Величков сидел, подкрепил ему мысль подзатыльником. Тут понесло книгочея:
– Полагаю, проблемы у нас чрезвычайного свойства. Может статься, из недр дефеката вопиют хилософские каверзы, ибо с общих физических принципов вероятие таких деградаций мало до ничтожности.
Не понравились публике выводы. Бай Пешо Бакларов взмахнул костылем и пеняет под нос им Закарию:
– Как же это мало до ничтожности, коли нас же в ничтожности вывело? И с чего это вдруг забурлило из ям выгребных неуемной какашестью, а с погоста, к примеру, ни разу мертвячное тело не выперло? Что-то, братцы, наводит меня на прискорбные вдрызг подозрения. Никак злопыхатель завелся у нас в Дюстабане. Да такой, что еще наторелость имеет в идеях взрывчатки и химии…
Не успел досказать, как заика Авксений Турушев опупел на него пучеглазием и восторженно так осеняется:
– Ультразвуком взрывал нужники нам! – а дальше загыкал.
– Гаденыш, – закончил его обзывание Груйчо Папазов. Потом оглядел мужиков и вопросом прошил до поджилок: – Только кто здесь такой даровитый к преступным способностям? С той поры, как Манола-Занозу порезали, а Недялко в острог упекли на пожизненность, нам крамолой куражиться не с чего. Подлецов-то с лихвой наплодилось, да вот чтобы еще и профессоры – незнакомая слишком история. Не стыкуются тютельки эти с реальностью.
Понурил собрание Груйчо. Захандрили сельчане, а как сокрушеньем наохались, позвали бутылку на выручку. Захитрились меня обойти стороной, но корчмарь засопел неповадностью и прицокнул на рожи нахальные: дескать, совесть имейте, на Запряне скупиться не смей! У него за плечами лет больше забылось, чем у вас впереди не запомнится.
Как налили, я сразу рюмашку дном к стойке прижал, обнимаю любовно ей талию, близоруко глазами оттуда лакаю, а устам пересохлым лизнуть не даю: экономлю. Слышу, посуда за мной дребезжит потрясением. Оглянулся – то поп наш Евтим перхоту прогоняет из горла, к проповедности речи готовится.