– А вы, извиняюсь, объемы прикинули? На такие объемы бы скидочку…
– Три процента – не больше, – обрубает Флорин. – Только в двух экземплярах. У меня формулярчик имеется.
Насилу убрались. За ними зеваки базаром рванули. Для устоялости сведений, указую на них поименно: Додю Величков, Ивайло Чепилски, Закарий Станишев, Страхил Светлозаров, Трындю Хрусанов, Чочо Шипчанов, Чочо Киряков и Чочо Невенов, туда же и Шмулю Станоев, Спасьян Спиридонов… Вот тебе первый десяток. Погоди-ка, по новой на пальцах загну: Василко Василев, Гыдю Паунов (хотя Гыдю, кажись, загостился в корчме на подслушку небрежностей наших, так что прохвоста назад отгибаю), Рахим-стеклорез вместе с сыном Мюмюном и пасынком Руждием – эта троица точно, а еще Муравей Караманов, Паисий Даскалов, Кеворк Казасянов, Баграт Демирджян, Карапет (его шурин), Филатей Пападопуло… Ага, уже двадцать… Фытю Узунов, Топалко Радмилов да шестеро братьев Блатечки. К ихней шайке приплелся и Тенчо Оторва – даже дружок мой ближайший, и тот не сдержался солидностью!.. Три десятка, не меньше. Зато тесноту в помещении нам впополам разредили, еще и смекалкой пространство удвоили: как говорится, дурак вышел, а ум не ушел.
– Ни хрена у плюгавца не сладится, – предрекаю я катавасию. – Увязнет в излишествах наших своей хитрожопостью.
Трендафил подкрепляет:
– Неподъемно ему допотопностью техники конкулировать с нашей разливностью. Грандиёзы не те. Все равно что оспаривать кукишем кару небесную. Верно я хожу мыслью, батюшка?
Поп Евтим не приветил сравнение смелое.
– Иногда, – говорит, – дабы черта спугнуть, довольно бывает перстом шевельнуть. Главное – веровать, дело известное.
Не созрели еще мы ответами, как гонец Детелинчо Заимов в беседу протиснулся, что-то промямлил, потом хохотнул, приласкался кудрявостью к стойке, и – нате вам фокус! – захрапел невоспитанно мятными бульками.
Когда над мальцом оторжались, я затравку корчмарю подсовываю:
– Ишь, Трендафил, как ментовка твоя ухайдакала парня. Видно, градус в ней истинный, злющий. Так и тянет проверить нектарку придирчиво.
Шутковал я, конечно, но в подкладке у шутки надежду лелеял. Ага! Перетопчешься. Накося выкуси! Не поддался корчмарь на крючок, осудил мой порыв распеканием:
– Дед Запрян, не балуй. Выканючивать выпивку даже обшмыгу не красит, а с твоей стороны так и вовсе – одно неприличие. Человек ты, вестимо, не щедрый, но и не жадный, как будто, до полного свинства. Коли так, соответствуй сединам и не роняй в нищету состоятельность возраста. Хочешь выпить – монету гони. А жалеешь монету, водой наливайся из крана, я хоть сколько тебе нацежу.
Рассердил меня скряжник своим нареканием! Иль не знает, что мне организьмом не выжить, коль за каждую стопку ему возмещать из карманов, нуждой до кальсон одырявленных? Не моя в том вина, что бутылка ракии мозгу мою в плен не берет, а токмо щекочет изжогу под ложечкой.
Было время, забавой себя я морочил: как занесет в Дюстабан лизитёра, вызывал его меряться пьяными силами. Кто кого перепьет, тот другого деньгами и платит. Вот когда отводил Запрян душу! Чем здоровей попадался дуэльщик, тем мне удойней.
Раз приехал бугай из Бургаса: двухметровый детина. На себе еще пузо привез, воооот такое казанище! Твердое, в дульку пупком. Страшновато мне стало, Людмилчо, поражением сбыточным трепетно. Богатырский помет, да и только! Подавлял меня массами явственно и возбуждал мне в груди колебания. А Дафинка мне уксусом в рану и шпарит:
– Сбезобразит тебя он, Запрян. До могилы допьет – не заметит. Ну а ежели милостью Божьей не вымрешь, поперек всех увечностей выживешь, от корчмы будешь козликом драпать. Для себя я при всяком раскладе убытков не вижу. Оттого нагнетать возражений напрасно не пробую. Да и разве волшебница я, чтоб отвадить тебя от ракийных моро́к! Ведь тебе этот яд слаще статей моих и бодрее моих же побоев. Посему я в злорадном настрое предаюся любой непреложности. Иди и упейся, а там поглядим, что, да как, да куда. Вот такой мой тебе белый флаг.
Бередила геройство во мне ужалением. Подстрекала подначкой на подвиги ратные, а когда вспетушила приемлемо, проводила знамением крестным на схватку с верзилою…
Поначалу в корчме я чуток буксовал, отвлекался на каждую зрятину. У жлоба же со старта пошло как по маслу: хлещет, будто там не ракия, а воздух лесной. Трендафил наливает нам вровень – всегда до покромки стакашка, – сам же в украдку ворочает глазом: дескать, воюй до упора.