— Ну вот, — расслабился Гришка. — Думаю, мы теперь попадем куда надо. Как бы теперь маманя «хвоста» не привела. Придется нам тогда полиции пожаловаться.
— Да тут десять раз подумаешь, прежде чем жаловаться, — пробурчал Олег. — Помнишь, как нас в посольстве допрашивали: что да зачем? Узнают, что мы здесь от преступников скрываемся, и попрут нас вместе с этими преступниками отсюда. Думаешь, им своих жуликов мало, чтоб мы тут чужих завозили?
— Проблемка, — забарабанил пальцами по столу Гришка. — Придется ее как-то решать. А все-таки мы тут неплохо сидим, а? — подтолкнул он Олега в бок.
— Да, «Европа класс А», — согласился Олег, откинулся на спинку кресла и, сладко жмурясь, будто кот, облопавшийся по недосмотру хозяйки свежей сметаной, задремал.
Гришкиной маме по идее полагалось ежеминутно хлопаться в обморок, но лошадиные дозы валерьянки сделали свое дело: она стала непробиваемой и спокойной, как робот-убийца «Терминатор-1», в которого конструкторы никакие чувства и не думали закладывать. Когда Гришкина мама возвращалась с известиями, что в Берлин она таки дозвонилась, и их с нетерпением ждут, то в кафе застала некоторую суматоху. Не проведя и нескольких часов на немецкой земле, она уже поняла, что торопиться и высказывать громко свои чувства здесь не принято. Однако кафе не то чтобы бурлило, но побулькивало определенно.
Посетители обсуждали невероятное происшествие, связанное с двумя подростками, которые вдруг, ни с того ни с сего, убежали через служебный вход кафе. Бармен, интимно перегнувшись через стойку, рассказывал какие-то подробности даме в меховом манто, у которой глаза с каждым его словом расширялись все больше и больше и стали вскоре похожи на блюдца.
Поскольку Гришкина мама готовилась к поездке тщательнее, чем Гришка, и освежила знание немецкого, полученное когда-то в школе, она тут же догадалась, о чем идет речь. Невероятным усилием воли подавив панику, которая возникла у нее, когда она увидела, что в кафе нет не только ее сына, но и его друга, она присела за столик. Услышав краем уха, что, похоже, за мальчишками гнался какой-то хорошо одетый господин, вероятно, комиссар полиции, как предполагали досужие зеваки, она сообразила, что шайка-лейка, которая преследовала детей в России, достала их и здесь, в Германии.
Вскоре тот самый «господин» появился в кафе снова и, отрекомендовавшись внештатным сотрудником полиции, начал разговаривать с барменом, пытаясь выяснить, не знает ли он, куда именно направлялись мальчишки. Тот лишь пожимал плечами, разводил руками. Пока Первый был занят расспросами, Гришкина мама, прикрыв шляпой лицо, выскользнула из кафе. Прежде всего она тщательно обследовала окрестности. Но, равно как и Первый, никаких следов мальчишек она не нашла. Тогда, решительно двинувшись к расписанию, она принялась внимательно всматриваться в него, лихорадочно пытаясь сообразить, куда именно могли уехать дети. То, что они уехали, она не сомневалась — иначе, увидев ее, они бы вылезли из убежища.
«В Берлин они поехать не могли, — соображала Гришкина мама, — они не знают адрес моей подруги. Значит, остается Лейпциг. Первым делом, конечно, надо сообщить в полицию».
Прежде чем поднимать на ноги стражей порядка, Гришкина мама позвонила подруге, сообщив, что к ней она так и не попадет, а затем и сестре в Лейпциг. Она спросила, каким образом здесь принято обращаться в полицию, с кем иметь и с кем не иметь дело.
— Знаешь что? — занервничала сестра. — Если ты думаешь, что дети поехали ко мне в Лейпциг, тогда давай притормози. В последнее время в газетах много пишут про братьев-славян, которые наводнили Германию и занимаются здесь разбоем. Как бы вас под общую метлу не выставили отсюда. Если тут в бюрократическую машину попадешь, неприятностей не оберешься. Я сейчас пойду на вокзал, буду высматривать Гришу. А дома оставлю Рольфа на тот случай, если твои мальчики доедут до нас каким-нибудь другим путем. Ты мне звони каждые полчаса на сотовый.
Гришкина мама, чтобы не мелькать на вокзале, переместилась опять в аэропорт, три часа нервно мерила его вдоль и поперек шагами, пока наконец сестра радостным голосом не сообщила ей, что Гришку и Олега она отловила на лейпцигском вокзале и сейчас везет домой. Гришкина мама еще раз с облегчением убедилась, что ее дети не пропадут ни в цивилизованной Германии, ни в дебрях тропической Африки, ни у болотах России, проглотила двойную дозу валерьянки и принялась наводить справки, как можно попасть в Лейпциг, минуя железнодорожный вокзал в Шенфельде, где вполне могли дежурить люди, преследующие ее мальчиков.
Гришка и Олег чуть не выскочили из поезда раньше, чем следовало. На одной из станций они увидели промелькнувшую надпись «Leipzig» и решили, что им пора на выход. Но тут в дело вмешались абсолютно седые, как два самых натуральных отцветших одуванчика, дедушка и бабушка, которые ранее на русских подростков внимания не обращали, а тут вдруг вскочили со своих мест, замахали руками и закричали:
— Найн Ляйпциг, найн Ляйпциг!
— Чего это они? — удивился Гришка.
— Найн Ляйпциг, найн! — тыкала в сторону окна старушка.
— Похоже, они говорят, что это еще не Лейпциг, — удивился Олег. Потом глянул еще раз в расписание и хлопнул себя по лбу: — Ну точно. Данке шеен, данке шеен, — закивал он, чтобы успокоить разволновавшихся старичков. — Видно, это грузовая станция какая-то. Там Лейпциг и еще что-то написано — штраубе, что ли. А в Лейпциге все-таки не платформа, а большой вокзал должен быть.
И действительно, вокзал, встретивший двух друзей, был не просто большим, а очень большим — одним из самых крупных в Европе. Восемь платформ прикрывал сверху стеклянный купол. Ребята не успели полюбоваться этим великолепным зрелищем, как на них налетела какая-то тетка и, вереща на высокой ноте, принялась, как она уверяла, прижимать их к сердцу. Гришка, правда, при этом уткнулся ей в плечо, а Олег и вовсе в сумку, висевшую у тетки на плече. Пока мальчишки приходили в себя, тетка на чисто русском, а не на немецком, от которого путешественники уже несколько устали, сообщила, что она и есть Гришкина немецкая родственница. Гришка тетку не признал, поскольку видел ее последний раз в глубоком детстве, но виду не подал. Вряд ли это был подстава от Первого, поскольку Гришка задал парочку наводящих вопросов и убедился, что родственница не липовая, а самая натуральная.
— А я тебя вот такусеньким помню, — показывала тетка размерчик Гришки, когда она видела его в последний раз. Таких, правда, детей не бывало даже и в кино, но Гришка стоически терпел рассказ о том, как и куда он писался, и какие именно пуговицы в каком именно возрасте на ее, теткиных, глазах, проглотил.
— А это вот наш вокзал, — потащила она мальчишек в сторону, взяв их за руки то ли для того, чтобы поддержать, то ли для того, чтобы они не вырвались и не убежали. — Реставрировали несколько лет — и вон какая красота получилась! Нет, на лестницу мы не пойдем, здесь есть эскалаторы. Вы, мальчики, наверное, сильно проголодались.
— Да уж, — открыли было рот Гришка и Олег, чтобы напроситься на немедленный и вкусный завтрак, поскольку даже воспоминание о кофе и бутербродах у них из желудков уже улетучилось.
— Ну ладно, домой приедем, — перебила их тетка, — поедим. А то здесь все жутко красиво и жутко дорого. Нет, это еще не первый этаж. Нужно еще спуститься по эскалатору, а там выйдем на улицу. Правда, здесь все красиво сделали, но товары дорогие, а где и что покупать, я вам скажу. Или вам мама денег не дала?
— Нам мама денег… — начал Гришка, но тетя Марина была, вероятно, из тех, кто предпочитает говорить сам, не ожидая, что именно ответит собеседник.