В этот же день приема у министра юстиции попросил только что возвратившийся из СССР Г.Н. Большаков.
Большаков являлся редактором советского журнала на английском языке «Совьет лайф» («Советская жизнь») (одновременно он служил в должности атташе посольства СССР по культуре). О нем было хорошо известно, что он является резидентом советской разведки (его должность называлась старший офицер Главного разведывательного управления Генштаба Советской армии). О деятельности этого человека в Вашингтоне рассказал российский американист академик А.А. Фурсенко{856}.
Георгий Никитович Большаков вырос в семье служащих-железнодорожников. В 1941 году он поступил на курсы военных переводчиков при военном факультете Московского института иностранных языков. В 1941-1943 годах находился на фронте в качестве переводчика, дослужился до помощника начальника разведки дивизии. Затем он учился, пройдя подготовку вначале в Разведывательной школе Генштаба, а потом в Военно-дипломатической академии. После этого Большаков был зачислен в ГРУ и отправлен в США, где официально считался редактором отделения ТАСС. Он был отозван из США в 1955 году и стал офицером для особых поручений при министре обороны маршале Г.К. Жукове. Когда же произошло крушение «никитоносителя» (согласно анекдоту, Жуков вывел Никиту на орбиту и сгорел), Большаков отправился во вторую командировку в Америку (1959-1962).
Он оказался в роли связного между руководителями двух супердержав. Хотя архив ГРУ и в настоящее время остается закрытым, А.А. Фурсенко удалось получить некоторые материалы из личного дела Большакова и справку о его деятельности в 1961-1962 годах.
Кроме того, в кратких воспоминаниях, написанных в январе 1989 года за несколько месяцев до смерти{857}, Большаков рассказал, как он впервые встретился с Робертом Кеннеди. Организовал встречу корреспондент газеты «Нью-Йорк дейли ньюс» Фрэнк Хоулмен, с которым Большаков познакомился еще во время своего первого пребывания в США.
Большаков писал, что они «дружили семьями, часто ходили друг к другу в гости», обсуждали «самые острые проблемы» советско-американских отношений. Хоулмен же находился в дружеских отношениях с пресс-секретарем Роберта Кеннеди Эдвардом Гутманом, которому передавал «самые интересные места» этих бесед. В свою очередь Гутман суммировал наиболее существенное для пересказа своему начальнику. Роберт Кеннеди, по словам Большакова, «живо интересовался положением дел в американо-советских отношениях».
Как-то Хоулмен спросил, не думает ли Большаков, что ему следует встречаться с Робертом Кеннеди, чтобы тот получал информацию «из первых рук». Большаков ухватился за эту идею, причем с точки зрения служебной субординации совершил непозволительный проступок, не получив санкции руководства. Но он оказался в исключительном положении, став «послом для особых поручений» на весьма высоком уровне. Что же касается Роберта Кеннеди, он не только знал, кем является его собеседник, но даже рассуждал по поводу его воинского звания. За Большаковым долгое время велась слежка. По свидетельству Хоулмена, Роберт Кеннеди однажды в разговоре с ним назвал Большакова майором советской военной разведки.
На самом деле Большаков был уже полковником, но отнюдь не являлся другом А.Н. Аджубея, как это почему-то сочли сотрудники американских спецслужб. Между тем Аджубей — муж дочери Хрущева Рады, редактор «Комсомольской правды», а затем «Известий», превративший эти газеты из печатных органов, нагонявших сон, в издания, тяготевшие к мировым образцам, считался человеком прогрессивных взглядов, через которого можно было бы косвенно воздействовать и на самого первого секретаря.
С задачей «связного» между руководителями супердержав Большаков справлялся успешно. Согласно записной книжке Роберта Кеннеди, он встречался с советским разведчиком или говорил с ним по телефону 31 раз, но, вероятно, это не полный перечень их контактов{858}. Роберт вспоминал позднее, что его беседы с Большаковым проводились регулярно, в среднем один раз в две недели. Иногда встречи назначались по инициативе министра юстиции, иногда по просьбе Большакова. По словам Роберта Кеннеди, «рутинные вопросы» решались через посла СССР, а «прочие вещи», среди которых был обмен посланиями между Джоном Кеннеди и Н.С. Хрущевым (!), — через Большакова{859}.
На этот раз Большаков привез в Вашингтон «устное послание» первого секретаря. Роберт Кеннеди принял советского посланца официально, в служебном кабинете. Вел он беседу сухо. Такая манера поведения появилась у министра юстиции после возвращения Большакова из СССР в начале октября. «Роберт Кеннеди, принимавший его обычно с большой долей вольности в одежде, на этот раз был застегнут на все пуговицы»{860}. Однако выслушав заученный текст, Роберт попросил повторить некоторые места, чтобы он мог их записать. Большаков повторил: «Руководители СССР прекрасно понимают, в каком положении находится президент Кеннеди, и не предпримут каких-либо мер в отношении Соединенных Штатов до проведения промежуточных выборов в конгресс США в ноябре сего года, надеясь на проведение после выборов нового раунда активных переговоров»{861}. Эти слова можно было воспринимать как некое отступление, во всяком случае как приглашение к диалогу.
Ночь с 24 на 25 октября и в кремлевских, и в вашингтонских кабинетах была бессонной. Братья Кеннеди провели ее, обсуждая, как следует действовать американским военным кораблям в том случае, если советские суда пересекут линию карантина. Обсуждались три варианта: топить, подвергать принудительному досмотру (неизбежно выборочному, так как на полный досмотр не хватало сил), попытаться отвести в один из ближайших американских портов. Братья единодушно пришли к выводу, что обе стороны подошли к краю смертельной пропасти, что необходимо предпринять усилия, чтобы хотя бы чуть-чуть отойти от этого края. Но каковы должны быть их действия, ни одному из них пока не приходило в голову. В ожидании дальнейшего развития событий, чтобы хоть как-то отодвинуть критический момент, президент распорядился перенести линию карантина с 1300 до 500 километров от берегов Кубы{862}.
Советские и американские корабли постепенно сближались — навстречу 25 грузовым кораблям СССР двигались 90 судов военно-морских сил США.
25 октября американцы пропустили без досмотра через линию карантина советский нефтеналивной танкер «Бухарест», а вслед за этим пассажирский корабль. На рассвете 26 октября было досмотрено и пропущено шведское судно с грузом картофеля из Ленинграда, а вслед за этим корабль панамской компании, также следовавший из СССР и не перевозивший запрещенных грузов. Все эти суда были восторженно встречены на Кубе. Здешняя пропаганда утверждала, что американские власти идут на попятную{863}. Это, однако, было не так. Следовавшие за ними корабли из СССР, по данным американской воздушной разведки, везли военное снаряжение, включая термоядерные боеголовки для ракет. Угроза прямого столкновения казалась неизбежной.
Днем 26 октября, однако, пришло сообщение, внушавшее оптимизм. Советские корабли остановились в открытом море, вплотную подойдя к линии карантина. Остановка мотивировалась просьбой Генерального секретаря ООН У Тана воздержаться от любых действий, которые могут еще более обострить положение и привести к риску войны{864}. Директор ЦРУ Маккоун доложил: «Господин президент, только что получена информация: находящиеся поблизости от Кубы суда застопорили ход, а другие повернули назад от зоны карантина». В ответ Кеннеди распорядился дать команду капитанам американских военных кораблей «расступиться», чтобы советские суда получили возможность спокойно отойти назад или же возвратиться на свои базы. Действительно, в этот день по личному указанию Хрущева капитанам советских кораблей была дана команда двигаться в порты постоянной стоянки. Первым повернул назад теплоход «Полтава», на котором, по мнению американской разведки, находились боеголовки ракет, а за ним и другие суда{865}.[60]
60
Американская разведка полагала, что боеголовки или, по крайней мере, часть из них еще не доставлены на Кубу, что именно на «Полтаве» находились то ли боеголовки, то ли ракеты с боеголовками. На самом деле к моменту начала ракетного кризиса часть боеголовок была уже завезена на Кубу, но хранилась отдельно от ракет, в специальных контейнерах, спрятанных в расположенных неподалеку от ракетных установок пещерах