– Они, как клопы. Их ничего не берёт. Ни мазь, ни газ. Одно слово – вампиры, упыри,- выразил сомнение Гунько и двинулся к реке, где стал освежать водой лицо и шею. Вернувшись, сказал:- Вода, однако, холодна – зубы выворачивает, но прозрачна. Не покупаешься,- в его голосе слышалась жалость.
– "Хозяйство" можно застудить,- водружая чайник на костёр, подтвердил Сашка.- Мы в детстве огромный костёр разводили, бултыхнёшь и сразу к огню, греться. Завтра в протоке, там песок – Франция позавидует, искупаемся. Двадцать четыре не обещаю, но утром до двадцати есть точно, если глубоко не нырять. Коль есть желание.
– Обязательно,- Гунько улыбнулся.- Люблю.
– Михаил Сергеевич тоже любитель – надомник,- пошутил Сашка.- Да и Ельцин, волей-неволей – купальщик.
Поднося собранный с берега реки сушняк, Евстефеев вступил в разговор.
– Ефимович без мешка любит. В мешке не то.
– Язвишь, Павлович, видно, хитрое что-то удумал,- сказал Гунько.
– Что тут думать? Дело и впрямь сложное. Это не анекдоты под водочку травить. Светлая голова надобна. Подумалось мне совсем иное. Александр намекнул, старею видать, дошло мне только сейчас.
– Так говори,- Гунько стал ломать сухие ветки, начинало темнеть.- Будешь долго молчать, мысль потеряешь.
– Он про плохих исполнителей упомянул не случайно. Я значения не придал, а теперь осенило, когда ветки собирал. Так получается, что кто бы не сидел на Олимпе власти – не важно. Необходимы хорошие и грамотные исполнители. Хоть на столбы вешать, хоть новые заводы строить и проводить реформы. Так?- Евстефеев скосил взгляд на заваривавшего чай Сашку.
Сашка не стал отвечать, что-то сказал Левко одним словом на непонятном языке. Тот вытащил какую-то трубу и пошёл к реке. Вернулся очень быстро, разматывая тонкий провод. Прикрепил к шесту, воткнутому в землю, лампу с отражателем, щёлкнул тумблер и всех осветило ярким светом. Левко, осмотревшись, убавил накал, чтобы не слепило. На свет сразу полетели мотыльки, мошка и другая летающая нечисть.
– Я всё думал и ждал,- начал Сашка.- Сможете вы именно это понять или нет. Мне внутренний голос говорил – должны. И не ошибся. Суть уловили – это главное. Личности в любом подсчёте при чём, без них нет правильного прогноза, ибо от их действий многое зависит. Но больше всего от исполнителей. Исполнитель имеет возможность, находясь в тени и рядом с лидером, так его действия извратить, что честный станет вором. В любых раскладах решающее слово за исполнителями. Вот вам пример: партия коммунистическая хоть и вырождалась явно, но люди делали дело. Худо ли, бедно ли, но крутили шестерни промышленности. Без промышленности нет экономики, без экономики нет политики. Пока завод работает, можно и о политике поговорить, даже поиграть в неё. А остановится завод или целая отрасль – всё. Политика умирает. Начинается вакханалия, хаос, и как следствие их – война. А на войне политике не место, на поле сражения идущий в бой о ней не думает, там главенствует один принцип – кто кого. Вы о плохом в нашей истории упомянули давеча. Не вы, не я не застали отряды продразвёрстки. Это была не политика, а военная акция. Силой оружия один забирал у другого. Не растя, не ударив пальцем о палец, пришёл и отнял. Мало того, ещё и убил. Почему? Теперь много об этом написано трудов всяких, вплели в этот вопрос даже то, чего на самом деле и в помине не было. А всё, по сути, просто. Пришедшие к власти люди не сумели организовать нормальных отношений с сельским тружеником, за что тот отказал им в доверии; отказал не просто так, а в силу сложившихся вокруг себя обстоятельств, при которых не мог производительно трудиться, что неминуемо привело в отдельных районах и городах к массовому голоду из-за падения сельхозпроизводства. И сам за это пострадал безвинно. Был распят, как антисоветский элемент. Вы, Павлович, хорошо подметили про столбы и расстрелы. Я не усмотрел в ваших глазах страха, когда вы произносили эти слова. Вину за прошлые ошибки несут исполнители. Лидеры тоже, но за то, что допустили ошибки в выборе исполнителей и за отсутствие предвидения, которым лидер обязан обладать непременно.
– Тогда, Александр, позвольте и мне комплимент,- Евстефеев присел.- Мы, собираясь на эту встречу, знали, что придёт кто-то от вашего сообщества. Не вы конкретно, но кто-то. Сидели втроём – ещё был Панфилов, он хоть и в отставке, но мы консультируемся – и решили: кто вы и что? Общество ваше имею в виду. Разошлись мы во мнениях. Банда – не банда. Мафиозный клан – нет, вроде. Теперь всё больше я убеждаюсь, что вы тут не просто по земле ходите, но и от ума имеете много, индивидуально или коллективно не поручусь, вижу лишь, что вам проблемы страны этой не чужды, да и мировые мимо вашего внимания не проходят. Имеете вес хороший,- он замолчал.
– Много лет назад один хороший человек из КГБ, умница непомерный и золотая голова, сказал мне при встрече, что завидует моему образованию. Сам он весил столько – где нам измерить? Весов оценить его интеллект нет,- Сашка щёлкнул пальцами.
Евстефеев переглянулся с Гунько и спросил:
– Сергеева имеете в виду? Покойного Алексея Ивановича?
– Его,- Сашка потянулся за закипевшим на костре чайником. Левко его опередил, подцепил голой рукой и подал. Все молчали. Гунько и Евстефеев от того, что им удалось отыскать архив Сергеева, и там ни словом не упоминалось о его контактах с кем бы то ни было из этого таёжного клана. Многие секреты открыл им этот архив. Последняя запись в дневнике, сделанная за сутки до смерти, гласила, что путь самоубийства он выбирает добровольно, что совесть не позволяет ему дальше жить и смотреть, как все мы опускаемся в дерьмо, в чём есть его немалая вина. Изучив все материалы архива, Евстефеев и Гунько пришли к выводу, что вина Сергеева действительно есть, но решили, что он прав в выборе своём и поступил по-мужски.
Угли в костре потрескивали, искры высоко взлетали в небо. На юго-западной стороне небосклона стали появляться звёзды. Узенькая полоса света на северо-востоке, вдоль кромки вершин сопок, изогнутая, как казацкий клинок, пылала красным.
– Значит, Алексей Иванович ничего не оставил в своём архиве обо мне?- спросил Сашка.
– Даже не намекнул,- ответил Гунько.
– Левко,- позвал Сашка.- Достань в реке "белую головку",- и, обращаясь к сидящим напротив него, сказал:- Помянем.- Оба в согласии кивнули. Левко принёс холодную бутылку, Сашка знаком показал, чтобы тот передал Евстефееву, что Левко и сделал.- Вам банковать, Павлович. Вы его знали хорошо. Дружили. Разливайте,- Сашка подставил свою кружку.
Евстефеев выбил пробку ударом ладони в донышко и стал наливать. Левко выкатил из углей костра печёную картошку и выложил перед ними, принёс миску с малосольным хариусом. Выпили молча и стали закусывать.
– Вы были знакомы с ним, Александр?- очищая картошку, спросил Гунько.
Сашка ел, не снимая обгоревшую кожуру, обжигаясь, втягивая в себя воздух, и ответил прожевав, вытирая руки прямо о штаны.
– Был. Большую часть времени – заочно. Незадолго до рокового выстрела был у него дома. О том, что вы получили в архиве, мы знали оба: он доподлинно, а я по косвенным данным высчитал сам. Мой к нему приход и толкнул его под пистолет. Мне тогда нечего было ему предложить, да и он всё, кроме самоубийства отмёл сразу, начисто. У меня сложилось впечатление, что выбор свой он сделал ещё раньше, задолго до моего прихода и ждал, чтобы увидеть кто же придёт. Вы не поверите, но он был рад, что пришёл я, а не кто-нибудь "оттуда", из-за бугра. Так всё разрешилось. Его нет, а я живу с виной. Сам не знаю почему мучаюсь, хоть прекрасно понимаю, что не я, так другой кто-то притащился бы по его душу. Там ведь в засаде проглотов сидело с дюжину.
– Вашей вины там нет,- Евстефеев стал снова разливать.
Давно слышавшийся звук работающего двигателя воплотился, наконец, в моторную лодку, причалившую к берегу против костра. Вылез Мик.