— Не зайдем ли мы в полицию? — спросил Кларенс.
— Нет, — огрызнулся Рич. — Мы тоже были у Кортье. Кто поверит, что впустую? А Ринальдо? Если будем молчать, он, может быть, оставит нас в покое. Может быть... Ты во всем виноват.
— У меня есть совесть, что поделаешь. Я не хочу бриллиантов Кортье.
— А мне наплевать на Кортье. И на всех. И на твою совесть. Я не знаю, почему ты родился уродом!
— Я прибавлю к твоим синякам еще один, — сказал Кларенс.
Дверь открыла Джульетта.
— Кларенс! Что с тобой? Что с тобой?
— Ничего.
— Что с тобой? Что с тобой? — повторяла она.
— Там, на лестнице, кто-то ждет, — сказал он. — Позови.
— Рич! — сразу крикнула Джульетта.
Рич поднялся. Он обнял сестру и похлопал ее рукой по спине.
— А ты догадлива, — улыбнулся Кларенс.
— С кем бы ты еще мог подраться? Глупцы! Глупцы! Глупцы!
Она отвернулась, и плечи ее задрожали. В узких глазах Рича вдруг тоже появились слезы.
— Не надо! Это не он, — попросил Рич. — Не сердись на него. Просто Кларенс отказался от хорошей доли в пустяковом деле, которое я ему предложил. Правда, надо было украсть. А он не захотел. Вот и все. Могли еще и убить!
— Ну, что вы, что вы! — крикнул на них Кларенс и осторожно дотронулся до плеча Джульетты. Она все плакала.
— Кто же из нас прав?
— Ты, — просто ответила Джульетта.
— Она свихнулась от любви к тебе, — сказал Рич.
— Я никогда и ничего не крал, — хрипло проговорил Кларенс.
И тогда Рич, смаргивая фиолетовыми веками слезы обиды, показал на сестру.
— Кроме нее.
— Джульетта! Джульетта! Ты не спишь? Слышишь?
— Да, Кларенс.
— Я узнал от Рича...
Она молча лежала рядом, и он взял ее за руку.
— Господин президент, — наконец сказала Джульетта, — у вас будет ребенок.
— Даже в такой день ты делаешь меня счастливым. Но почему ты молчала до сих пор?
— Я боялась сделать тебя несчастным.
— Мне хотелось бы подарить тебе столько же счастья, сколько ты даришь мне.
Они помолчали.
Они лежали, взявшись за руки, в своей маленькой комнате на девятом этаже старого дома, боясь шелохнуться, как будто счастье могло взлететь и унестись от них, как пушинка.
— Я не думал, что можно так любить, как я люблю тебя, Джульетта, — сказал Кларенс. — Недавно я смеялся над рассказами товарищей и разными историями, о которых в книгах пишут.
— Значит, пришло наше время, — ответила Джульетта. — Теперь будут другие смеяться над нами. Таковы люди.
— Люди лучше, чем кажутся. Сегодня Рич спас мне жизнь после того, как я сказал, что все итальянцы — бандиты.
— Ваш ребенок тоже будет наполовину итальянцем, господин президент.
— Я люблю итальянцев.
— И пуэрториканцев, — грустно засмеялась Джульетта. — Может быть, мы уедем отсюда, Кларенс?
— Я люблю Нью-Йорк.
— Но я боюсь за тебя. Когда ты завтра уйдешь искать работу... я буду все время думать, что тебя подстерегает Ринальдо.
— Ты знаешь его?
— Нет.
— А я думал, что все итальянцы знают друг друга, — улыбнулся Кларенс.
— Их слишком много в Нью-Йорке... Давай ходить вместе?
— Ни за что. Ничего не случится.
— Давай уедем далеко.
— В Калифорнию? Там хватает своих... Здесь, в Бауэри, кочуют бродяги из Калифорнии. Разве мы можем сейчас уезжать из дома? У нас есть дом. Я убьюсь, но устроюсь.
Джульетта встала на колени в постели, не отнимая своих рук у него.
— Мне сделалось страшно, когда ты сказал: убьюсь.
— Но я, правда, могу умереть для тебя. Попроси меня, о чем хочешь. Хочешь колье из магазина Кортье? Платье из магазина Лорда? «Кадиллак»? Я все могу. Я ведь президент.
— Я хочу, чтобы ты стал католиком, Кларенс, — прошептала Джульетта.
— Почему?
— Мне кажется, тогда отец простит меня. Мы поселимся там и начнем работать все вместе, в нашей пиццерии.
— Он ждал помощника, а не нахлебника, Джульетта.
— Ты послушай меня, Кларенс.
— Хорошо. Я поговорю с мамой. Хорошо.
Она сняла с себя крестик и надела на него, с торжественной плавностью в движениях голых рук.
— Вот я и католик, — сказал он.
А она положила голову на его грудь и, вздохнув, заснула наконец, будущая мать его ребенка.
Утром Кларенс снова пошел по городу. Ему казалось, что надежда прячется за каждым углом. Надо только быть неутомимым. Под вечер он заглянул в маленькую католическую церквушку, вроде той, что была напротив «Гамильтона». Полумрак, теплая духота воздуха, пойманного в стены без окон, заметных глазу, похоронный, свечной запах сначала отпугнули его. Потом он разглядел несколько фигур на стульях в гулкой глубине комнаты и осмелел. Раз были люди, была и тут жизнь.