Но когда он заговорил, Клава не поняла его, настолько не ждала такого разговора. Потом на ее лице он прочел не только удивление, но и нежелание слушать.
— Постой… Будешь дома, на хозяйстве. Дом у меня, сама знаешь, не плохой: богатства нет, но достаток полный.
— Пал Палыч…
— Постой. Отец, сын твой мне ни в чем не помешают, не обижу. На то даже согласен, что к тебе перейду, свой дом нарушу, продам. Погоди, — остановил он ее. — Я все обдумал, как твою и свою жизнь по-хорошему наладить, и налажу. Как за каменной стеной за мной будешь жить, ветру не дам дунуть, забудешь, как и мазут пахнет.
Она стояла перед ним, чувствовала, что он взял и сжимает ее руку… Как ему сказать, что не надо ей никакой каменной стены, что не хочет она, чтоб кто-то стал рядом с ней и Витюшкой? Как ему сказать, не обидеть?
— Пал Палыч, не надо… Напрасно вы. Не годна я для семейной жизни. Сами слышали, как мастер сказал, — беспокойная и непокорная. Сами знаете, характер у меня… прямо не женский. Хозяйство я не люблю и никогда из-за него работу не брошу. А вы, я вижу, о другом думаете.
— Клавдия Ивановна! — Он не верил тому, что она говорит. — Я тебя понимаю: всякая женщина хочет подумать. Понимаю и подожду. А про сына слово даю, за родного считать буду и не спрошу даже, чей он, откуда, если сама не скажешь.
«Вот как, — подумала Клава. — Почему же ты не с этого начал, а с того, что он тебе мешать не будет?.. Не спрошу, говоришь… А я что, отчет тебе давать должна?» — И твердо сказала, не глядя на него:
— Нет, Пал Палыч, не обижайтесь, но мне и думать не о чем. Никого мне, кроме сына, не надо. Слово я себе дала с ним только остаться… и его отца я еще не забыла. — И, взглянув, увидела, что он не только огорчен, но и обижен, раздражен. — Лучше его для меня никого не может быть. Как же я с этим могу за другого замуж выходить? Я вас очень уважаю. Пожалуйста, не обижайтесь на меня… Спасибо вам… Но боюсь я свою жизнь менять. Боюсь.
И отошла, тоже огорченная, тоже обиженная: «Думал, обрадуюсь, на шею кинусь. Как неприятно… Неужели потеряла друга, нажила врага?»
Дома за домашними делами старалась быть как всегда, но и сын и отец поняли, что она расстроена.
После ужина, который прошел невесело, присела Клава по привычке к кроватке, чтоб видеть, как ложится спать Витюшка. Для него это были минуты последней болтовни, которой кончался день. Надо было успеть рассказать матери все: и о сегодня, и о завтра.
Но на этот раз он молча по всем правилам детского сада снимал и аккуратно вешал и складывал на стул всю свою одежонку, поглядывая на мать, стараясь, чтоб она заметила, как все хорошо делается. Он до того старательно выравнивал свои башмачонки носок к носку, пятка к пятке, что Клава невольно рассмеялась.
Забравшись к ней на колени, малыш благодарно посматривал на тупые носки своих ботинок, будто именно они вырвали мать из плохого настроения.
— Хорошо стоят? Ровно? Тютелька в тютельку? Как умные, да?
— Сам-то ты тютелька, — ответила она и, рассматривая его милые бледно-розовые пальцы с тонкими ноготками, круглые пятки, видела, как в другой комнате, стараясь не стучать, убирает отец со стола посуду, чтоб она не возилась с ней, легла пораньше.
«Оба одинаковы, — подумала она. — Уж кому-кому, а вот этим двум нужна по-настоящему. Такая, какая есть. И менять жизнь, и верно, не стоит, и за себя и за них страшно».
— Насел на меня сегодня мастер с инструменталкой, — громко сказала она отцу. — До крика дошло. Ладно, нашлись люди, поддержали. Отказалась. Рада-радешенька.
— Непонятно мне… Чего ты еще ждешь? Но уж знаю, если что ты себе в голову вбила, так никакими силами из тебя этого не выбьешь.
— Да уж, пожалуй, и так… Ну, ложись, Витюшка, ложись, давно пора, — и перенесла мальчика в кроватку.
«А неужели та голова, в которой ничего крепко не держится, лучше?» — мысленно возразила отцу, укрывая сына.
Легла, вытянулась в постели, обрадовалось усталое тело отдыху, и на душе уже было легко. Обидно, конечно, что и мастер, и Пал Палыч, — ну, отец не в счет, — думают, что никакого толка из нее не выйдет. А кто-то все-таки спросил: «А чего она там достигнет?». Значит думает, что годна она на большее, и бригадир хорошо заступился. А Пал Палыч не о ней думает, а о хозяйке, чтоб сидела за каменной стеной да за его спиной. Вспомнила, как Вера Семеновна сказала один раз: «Ты себя береги. Семь раз обдумай, прежде чем себя другому доверить, чтоб он не отнял у тебя то, что Степан тебе дал, не уронил бы тебя в грязь. И про ребенка помни, что остался от любимого». В грязь бы и этот не уронил, может быть, и Витюшку полюбил бы… Как его не полюбить? Ну, ладно, прошло мимо. А досаду свою Пал Палыч сам показать людям не захочет, увидит, что я никому ни слова не сказала, и все останется как было.