Ряд писем Меттерниха к супруге одного иностранного представителя в Лондоне был напечатан года три тому назад. Они пересылались вместе с дипломатическими бумагами с большой осторожностью через Париж. Французская полиция, имевшая свои тайные ходы в канцелярию австрийского посольства, открывала ночью шкафы, распечатывала скрытые в четырех конвертах письма, снимала с них копии и затем укладывала их в прежнем порядке. И в то время как Меттерних был уверен в полном сохранении своей тайны, Людовик XVIII потешался над его любовными излияниями.
Да, князь Клеменс Меттерних был великим жизнепрожигателем. Желания высшего свойства ему были незнакомы, и с тем большим наслаждением он предавался мелким страстям и соблазнам. Жизнь для него заключалась в наслаждении, и ему больше, чем Генцу, не хотелось оставлять “трапезы... жизненного пира”. Меттерних боялся смерти, как большинство эпикурейцев. “Клеменс грустен и печален, – отмечает в своем дневнике 14 октября 1836 года жена его, княгиня Мелания Меттерних, – и, мне кажется, его тревожат мрачные мысли, касающиеся его самого. Я боюсь, что его беспокоят преклонные лета и он предается ужасным предчувствиям. Богу известно, как все это меня беспокоит; но чем больше меня тревожит подавленное состояние духа, которое я с грустью замечаю у него, тем больше я стараюсь показать, что ничего не вижу”. Восемь лет спустя, 16 августа 1843 года, она опять пишет: “Я замечаю, что Клеменс опять поглощен печальными мыслями; мое сердце разрывается; на каждом шагу он как бы прощается с жизнью. Это страшно тяжело; главное – нужно, чтобы я молчала, а делать это мне очень трудно”. Однажды он начал ей рассказывать о том, что советовал английскому регенту поставить памятник его отцу Георгу III, и при этом разрыдался, как ребенок.
По временам хорошая сторона человеческой природы берет верх у Меттерниха, и тогда его внутреннее состояние становится понятным и даже близким нам. У него были личные несчастия в жизни, ему суждено было пережить трех супруг, сына и двух дочерей, красота которых поражала современников. Особенно потрясен был Меттерних смертью одной из них, Клементины. “Я работаю, но все время думаю о моем несчастий. Мир потерял одно из своих чудных созданий. Есть одна дама, которая похожа на мою дочь. Встретив ее сегодня, я только с большим трудом мог удержаться от слез”. “Я не могу войти в комнату Клементины, чтобы не разрыдаться”.
Дела, интриги, похождения поглощали Меттерниха, и он снова бросался в омут жизни, но, боясь, чтобы его не обвинили в бессердечности, начинал говорить о своих двух “я”. “В трудные моменты, подобные настоящему, я должен проявить свою двойственную натуру, которая заставляет многих думать, что я человек без сердца. Они сказали бы, что у меня и головы нет, если бы при случае я не показывал им, что моя голова твердо держится на плечах, когда они об нее стукаются”.
Отметим, наконец, те положительные черты характера Меттерниха, которые много способствовали его дипломатическим успехам. Сюда прежде всего относится его проницательность. Он отлично понимал людей. Он не мог оценивать их деятельности с точки зрения прогресса, в который не верил, но он проникал в их намерения и побуждения. Это видно из характеристик, какие он нередко делает своим современникам.
Проницательность Меттерниха находится, несомненно, в связи с его собственным положительным и прозаическим складом ума, где не было места увлечениям и “романтизму”, что именно и придавало ему ту легкость и ловкость, которыми он отличался в отношениях с людьми. Со всеми он умел обращаться – благодаря не только светскому воспитанию, но еще и тому, что он в высшей степени был одарен самообладанием и находчивостью, переходившей подчас в тонкое остроумие. Он знал, где следует молчать, где говорить и, главное, что говорить. “Вы пользуетесь успехом у меня и у общества, – сказал ему однажды Наполеон, – потому что вы не говорите лишнего и ни одной сплетни нельзя приписать вам”.
“Вы слишком молоды, милостивый государь, чтобы быть представителем самой древней монархии”, – сказал Наполеон Меттерниху еще при первой их встрече. “Государь, я в том же возрасте, – отвечал Меттерних, – в котором Ваше Величество были при Аустерлице”. В другой раз Наполеон жаловался, что в Вене не оказывают достаточного внимания его посланнику, то есть ему самому. “Я Вас уверяю, Ваше Величество, что очень скоро мне будет поручено передать Вам несколько ваз, если они могут посодействовать к закреплению хороших отношений между нами”, – ответил Меттерних.
Все современники Меттерниха согласны, что он умел держать себя с замечательным тактом; поэтому мы можем ему верить, когда он сам говорит, что во время конгрессов сохранял невозмутимое спокойствие. “Я слушаю все со спокойствием римского сенатора; ни один мускул моего лица не дрогнет; я выслушиваю и отвергаю”.
Глава II. Первые шаги дипломатической карьеры Меттерниха
“Я создавал историю – вот почему у меня не было времени ее писать”, – говорит Меттерних в начале своей автобиографии, и это отчасти справедливо. Его политические комбинации не отличались глубиной и прочностью, но в истории почти нет примера, чтобы деятельность какого-нибудь государственного человека охватывала так много пространства и времени, как деятельность австрийского канцлера. Он был поистине “скалой”, остававшейся на своем месте, когда отливы и приливы бурной политической жизни все разрушали и все изменяли вокруг.
Ему было 24 года, когда он вступил на политическую арену, и 74, – когда он сошел с нее. За этот длинный период погибали государства, система рушилась за системой, политические деятели умирали один за другим, только Меттерних оставался неуязвимым. Он пережил нескольких императоров и королей, был свидетелем всех фазисов Французской революции, видел падение Наполеона, Карла X, Луи Филиппа, второй республики; на его глазах создавалась и погибала популярность знаменитых государственных деятелей Франции, Англии, Германии, России, а он стоял незыблем, как столб, поставленный историей, чтобы на нем отмечать те превратности, которые судьба скрывала для других. Жизнь Меттерниха есть политическая хронология Европы за целых полстолетия, отсюда и глубокий исторический интерес, который представляет его личность.
Князь Клеменс Венцеслав Лотарий Непомук Меттерних родился в Кобленце 15 июня 1773 года в богатой и древней дворянской семье. Его отец, граф Франц Георг Меттерних, состоял на австрийской службе. Он был посланником австрийского императора при рейнских владетельных графах и князьях. Отец Меттерниха отличался жизнерадостностью, веселостью и слабостью к прекрасному полу – черты, перешедшие и к его сыну.
Первоначальным воспитанием Меттерниха занималась его мать, урожденная графиня Кагенегг. Учителями его были сменившие друг друга два монаха из ордена пиаристов и француз Фридерик Симон, будущий член якобинских клубов в Страсбурге и Париже. Сохранилось несколько писем из переписки юного Меттерниха с отцом его, часто разъезжавшим по делам службы от одного рейнского владетеля к другому. “Я доволен твоим стилем и твоим почерком, – пишет граф Георг Меттерних своему двадцатилетнему сыну, – только я тебе советую избегать повторения одних и тех же мыслей и выражений и, с другой стороны, советую тебе писать более крупным почерком. Мы с возрастом склонны уменьшать наш почерк, а так как ты уже теперь пишешь очень мелко, то со временем тебя невозможно будет читать. Это было бы печально, так как я надеюсь, что Клеменс будет писать веши, заслуживающие того, чтобы их читали”.
Опытный графолог, быть может, усмотрел бы в особенностях стиля и почерка молодого Клеменса следы той лености мысли, о которой мы уже говорили в его характеристике.
Воспитание Меттерниха, как воспитание всей тогдашней аристократической молодежи, заключалось, главным образом, в умении держать себя по всем правилам светского этикета и в знании французского языка. Выходило часто, что юноши лучше знали последний, чем свой родной язык. Клеменсу уже было семнадцать лет, когда отец писал ему, советуя обратить внимание на немецкий язык, ибо он его знал хуже французского. “Чтобы быть хорошим немцем, нужно не только читать и писать на своем языке, но и знать его, как подобает хорошо воспитанному человеку... Чтобы помочь тебе добиться этого, я буду продолжать писать тебе по-немецки... Что касается твоей матери, то ты можешь, как и прежде, переписываться с нею по-французски”.