У царьков и владетелей полно меж тем своих забот. Опасаясь, что особых преимуществ им уже не добиться, и боясь, что Клеопатра, выпутавшись из затруднений, сделается несравненно сильнее, они перебегают во вражеский лагерь и изъявляют свою покорность Октавиану.
Да и римляне — а таких немало — совершают то же самое, да еще в тот момент, когда Антоний высказывается в пользу морского сражения. Среди них даже Домиций Агенобарб и Деллий, которые покидают своего военачальника накануне битвы, и, надо полагать, оба раскрывают при этом последние планы Антония Октавиану. Впрочем, хронология большинства эпизодов туманна, и порой непонятно, что относится к 32, а что к 31 году.
Но вот мы добрались до битвы. «Любопытное сражение» — пишет об этом в своей «Клевете истории» Эммануэль Берль. — Начинает Антоний. Какова его цель? По всей видимости, прорвать блокаду. Иной замысел трудно себе представить. Ибо если речь идет об уничтожении вражеских сил, то морской бой отнюдь не исключает сражения на суше. Много раз говорилось, что Антоний колебался между обоими вариантами, но никто еще не сказал, почему один исключает другой».
В самом деле, пока шел морской бой, обе армии стояли в полной боевой готовности на берегах залива, не приступая к битве. Еще одна существенная деталь. Антоний приказал капитанам своих тяжелых судов — а это могло лишь помешать им в сражении — поднять паруса, чтобы нагнать более легкие корабли Октавиана, когда те обратятся в бегство.
Продолжение нам известно. В течение трех дней бушевала буря, на четвертый, когда утром с моря потянул бриз, тяжелые галеры Антония устремились к выходу из залива. Сражение с легкими судами Октавиана, захваченными у пиратов Секста Помпея или же построенными для борьбы с ними, походило, по описанию Плутарха, на сухопутный бой или, точнее сказать, на осаду крепостей, потому что возле каждого корабля Антония увивалось три-четыре судна Октавиана, и солдаты сражались копьями, дротиками, секирами, метали зажигательные снаряды. Кроме того, Антоний располагал еще катапультами, установленными на деревянных башнях его огромных судов.
Когда проход открылся, корабли Клеопатры устремились на парусах в открытое море.
И здесь кончается ясность. Антоний, казалось, должен был бы отдать войскам приказ начать боевые действия на суше. То же самое, вероятно, должен был бы сделать Октавиан. Но на берегу царило спокойствие. Успех не склонялся пока ни на чью сторону, и битва продолжалась в заливе и у выхода из него. Внезапно Антоний велел изменить куре флагманского корабля и бросился вслед за Клеопатрой.
У Плутарха есть на этот счет свое объяснение:
«Вот когда Антоний яснее всего обнаружил, что не владеет ни разумом полководца, ни разумом мужа, и вообще не владеет собственным разумом, но — если вспомнить чью-то шутку, что душа влюбленного живет в чужом теле, — словно бы сросся с этой женщиной и должен следовать за нею везде и повсюду. Стоило ему заметить, что корабль Клеопатры уплывает, как он забыл обо всем на свете, предал и бросил на произвол судьбы людей, которые за него сражались и умирали, и, перейдя на пентеру, в сопровождении лишь сирийца Алекса и Сцеллия, погнался за тою, что уже погибла сама и вместе с собой готовилась сгубить и его» [55]. Какова бы ни была правда, повествователю явно не хватает здравого смысла. Прежде всего, в отъезде Клеопатры или, если угодно, в бегстве (дело не в слове) не было ничего неожиданного, как раз напротив. В течение многих месяцев, даже лет, такая возможность взвешивалась в доверительных разговорах между супругами и обсуждалась на военных советах. Для чего, собственно, был нужен морской бой, если не для того, чтобы вернуть Клеопатре свободу передвижения, дать ей возможность вернуться в Египет?
И потом. В самом ли деле Антоний потерял голову, когда увидел, как удаляется Клеопатра? Не решился ли он на морское сражение лишь для того, чтобы его проиграть, чтобы выйти из борьбы, как он уже сделал десять лет назад, воюя с республиканцами, когда его флот лег на обратный курс у того же самого побережья? Что выигрывала Клеопатра с поражением своего мужа? Столько вопросов, на которые нет ответа.
Почему же Октавиан, если у него было преимущество, позволил ускользнуть сначала Антонию, а затем Клеопатре? Почему он не попытался настичь обоих? Не потому ли, что их бегство отвечало его интересам? Но тогда вся блокада превращается в уловку, решающее сражение становится сплошным фарсом.
Не одну, а множество тайн хранит в себе эта битва при Акции, которая не решила судьбу войны в связи с бегством Антония. Логика подсказывает нам: Антоний ошибся в расчетах, недооценив значение прорыва морской блокады и вознамерившись, очевидно, перенести центр борьбы на сушу. Приказ, отданный им своему полководцу Канидию присоединиться к нему на Пелопоннесе, дает все основания для этого вывода. Но почему же, в таком случае, он не начал сражаться на суше сразу? Основываясь на утраченных «Комментариях» Октавиана, Плутарх сообщает, что к вечеру после битвы при Акции Антоний, потеряв пять тысяч человек и триста кораблей в морском бою, имел еще в своем распоряжении «девятнадцать нетронутых легионов и двенадцать тысяч конницы». Октавиан, возможно, пожелал приукрасить свои успех, однако это замечание свидетельствует об отсутствии каких бы то ни было боевых действий на суше.
Волг что сообщает Плутарх об агонии армии Марка Антония:
«Немногие видели бегство Антония собственными глазами, а те, кто об этом узнавал, сперва не желали верить, (что это совершил человек), столько раз испытавший на себе и милость и немилость судьбы и в бесчисленных битвах и походах узнавший капризную переменчивость военного счастья. Воины тосковали по Антонию и все надеялись, что он внезапно появится, и выказали при этом столько верности и мужества, что даже после того, как бегство их полководца не вызывало уже ни малейших сомнений, целых семь дней не покидали своего лагеря, отвергая все предложения, какие ни делал нм Цезарь. Но в конце концов однажды ночью скрылся и Канидий, и, оставшись совсем одни, преданные своими начальниками, они перешли на сторону победителя» [56].
Приходится констатировать едва ли не систематическое уничтожение флота, а затем исчезновение армии. Что же касается Антония, то он перебрался на корабль Клеопатры, но царица отказалась его видеть, и он сидел на палубе, в отчаянии обхватив голову руками. Таковы дошедшие до нас факты.
Соблазнительно, конечно, увидеть в этом острейший кризис семейных отношений Антония и Клеопатры, самую тяжелую ссору между неукротимыми супругами, которая возникла из-за того, что Антоний, по существу, без борьбы уступил Октавиану власть над миром. Но ведь все предыдущие годы Антоний, испытывая, по всей видимости, чувство благодарности за помощь деньгами и снаряжением, был тем не менее не слишком подвержен чарам Клеопатры. Объяснение их близости, основанное на «колдовстве» Клеопатры, представляется чересчур выгодным для Октавиана, чтоб его можно было принять без обсуждении.