Как оказалось, скорость реакции у Вэйла все еще оставляла желать лучшего. При других обстоятельствах он никогда бы не схлопотал по роже от парня вроде Дэниела, который махал кулаками так, словно желал избить в первую очередь воздух, а не противника. Но это его и сгубило — спустя пару мгновений Вэйл чуток приноровился и уложил проповедника на пол парой точных ударов. Большего и не требовалось. Вэйл вдарил ему по башке все тем же подсвечником и оттащил к тем двоим, что проводили обряд.
На этом победное шествие пора было переводить к завершающей стадии. Вэйл перешагнул лежащие на полу тела и прошел к тумбочке, где помимо блюдец с токсином и дурмана дожидался своего часа тот самый шприц с антидотом.
Несмотря на свое сомнительное прошлое, пилот мало смыслил в веществах — он знал, какой эффект от чего бывает и сколько можно употребить, чтобы не окочуриться. Еще вчера он не мог и предположить, как сильно ему пригодится это знание.
По понятным причинам после смерти Лилит Вэйл стал испытывать стойкое отвращение к грязным кровавым смертям. Он по-прежнему оставался чудовищем, для которого убить человека не стоило почти ничего — в особенности, если этот человек — последняя мразь — но методы он теперь выбирал по возможности наиболее… чистые.
Сейчас такой метод лежал прямо перед ним. Еще привлекательней его делало то, что в случае расследования подобные смерти почтенных сынов будут смотреться почти что естественно — мало ли что могло ударить в их одурманенные головы во время обряда?
Об этом Вэйл думал, пока обшаривал тумбочку на предмет раствора. Как назло, хранился он у них в ограниченных количествах, и хоть двух флаконов по подсчетам пилота с лихвой должно было хватить для передоза всех четверых, он побаивался, что за годы своей службы освободителю ребята успели выработать нехилый иммунитет.
Все же выбора — как и времени — у Вэйла не было. Он до отказа заправил шприц чистейшим наркотиком и без зазрения совести приступил к делу.
Спустя время кто-нибудь найдет в этом доме четверых мертвых “почтенных сынов”, переборщивших с веществами во время своего странного обряда, проводимого на главаре. Руки их будут развязаны, а тела окажутся лежащими в неестественных позах. Сыщик поумнее, возможно, догадается о причастности человека со стороны…
Но Вэйл сомневался, что в этих трущобах люди вообще знали, что такое ум.
Смерть повсюду.
Смерть заполняет все пространство, но мне она не грозит. Потому что я ее создаю. Я и те, с кем мы причиняем друг другу боль.
Лишь убив все вокруг, мы ощутили облегчение.
И поняли, что мы способны на что-то еще.
Я вновь прикасаюсь к существу внутри себя. Его не тронула смерть. Будь оно снаружи меня, его ждала бы другая судьба, но пока оно внутри, оно под защитой.
Я знаю это наверняка. Как знаю и то, что теперь могу создавать что-то, кроме смерти. Только отняв жизнь, я понимаю, что умею что-то еще. И они все… они тоже умеют. Но знают ли об этом?
Теперь я могу успокоиться. Могу отдохнуть и свыкнуться с мыслью, что прежней пустоты больше нет.
Я — все и ничто.
— Я — все и ничто, — Повторила Лорента вслед за жутким голосом из своего видения. Впрочем, “голос” не вполне подходящее слово.
То, что вселяло ей ужас, мощь, безысходность и страх одновременно, было не просто голосом, не просто мыслью, не просто идеей. Это — что-то запредельное, непостижимое, настолько огромное, как если бы ей в голову внезапно переместили воспоминания целой толпы.
Ей казалось, что ее разум просто неспособен выдержать такое, голова раскалывалась от боли, перед глазами все плыло, тело не слушалось…
А человек с полосами на лице тащил ее дальше по лестнице.
То, что это была лестница, Лорента поняла только на ощупь — ее глаза не видели перед собой ничего, кроме того ослепительного света, что принесло с собой видение. Вместо мыслей о стенки черепа бились только эти слова, снова и снова, словно кто-то взял и лишил ее всего остального.
Она не знала, где находится, не помнила, кто эти люди, что ведут ее за собой, не понимала, как выбраться отсюда, и не чувствовала ничего, кроме страха.
— Кажется, у нее снова было видение, — Человек был совсем рядом, но голос его прозвучал словно из-под толщи воды.
— Не страшно. Идти же может, — Ответили ему.
Зрение. Лорента молила только о зрении. Какая-то часть ее естества, что потихоньку возвращалась, напоминала девушке о самозащите, об осторожности, но разве могла она сейчас хоть что-то, кроме слепого следования за этими людьми?